ДЖОЙ УОМАК, балетная танцовщица, 19 лет:
«К четырем годам я успела перебить все вазочки, которые были у нас в доме, поэтому мама очень обрадовалась, когда я сказала ей, что хочу в балетную школу и вскоре собираюсь присоединиться к труппе Большого театра. Мы тогда вернулись с «Лебединого озера» — Большой как раз гастролировал у нас в Калифорнии, и мама отвела меня на спектакль.
В результате я заболела балетом и Большим театром.
Спустя десять лет и три балетные школы я сидела в самолете «Нью-Йорк—Москва». Перед отлетом меня все пугали, что в России одни коммунисты, но я их успокаивала:
«Коммунистов давно нет, теперь там одни трудоголики». Про трудоголиков я так решила, потому что в американской школе русские преподавательницы, в отличие от остальных,
всегда кричали на меня. Мне нравились эти русские крики. В ушах до сих пор стоит: «Джой,
ты бестолковая!»
Девятичасовой полет я провела в уголке у туалета на носках — тянулась. Но до Большого мне
оставалось три года. Сначала надо было закончить московское хореографическое училище.
Мой педагог при знакомстве попросила ей доказать, что я не дура. Я подняла брови. Это,
кстати, миф, что балерины дуры. Точнее так: чтобы танцевать в кордебалете, ума не надо,
а для самостоятельных партий он все-таки нужен. Так вот, педагог поставила мне условие:
либо я выучу русский за три месяца, либо она меня выкинет. За три месяца, конечно,
не получилось, но через пять я уже говорила, а через семь — вполне грамотно. Я очень
люблю русский язык. Вот на днях мой бывший муж, Никита, устроил мне истерику
и крикнул: «Джой, ты насрала мне в душу!» Вы только прислушайтесь — какое точное
описание.
В училище до меня американок не видели, и я автоматом получила прозвище «Тупая
американка». И я решила им доказать, что самая умная. Я люблю вызовы и люблю Россию
за то, что здесь они на тебя сыплются один за другим. В общем, училище я закончила
с красным дипломом.
За час до выпускного представления мы расписались в загсе с мальчиком из параллельного
класса, с Никитой. Я не любила его. Я сделала это, чтобы подать документы на гражданство.
Без этого меня бы просто не взяли в Большой. Родители приехали меня поддержать, но про
свадьбу они не знали. Только после выступления я подвела к ним Никиту и сказала: «Мама,
папа, это мой муж». Они разозлились, они заплакали, они были вне себя: «В кого
ты превратилась, мы тебя учили жить честно». Черт, я знала, что это нечестно, но я так
хотела в Большой. Я мечтала о нем, мечтала, как кручу фуэте, а из зала кричат: «Вот она —
новая балерина!»
Родители от меня отвернулись, но в Большой я все-таки попала — и провела там ровно год.
Не знаю, с какого момента все пошло не так. Сначала я не переживала, что меня не пускают
на сцену. С благодарностью просмотрела десятки представлений из-за кулис. Моей любимой
кулисой стала та, что первая слева. Но потом надо мной стали смеяться. Смеялись, что
я слишком высоко ноги поднимаю, что много спрашиваю, даже над моими волосами
смеялись. Потом еще хуже: моих одноклассниц стали выпускать на сцену, а меня по-
прежнему держали за кулисой. Я не заметила, как стала невидимкой. Еще и голодной
невидимкой, потому что денег мне почти не платили: раз в пару месяцев я получала
30 тысяч рублей, хотя знакомые говорили, что получают от 70 до 250 тысяч в месяц.
Да еще и с Никитой съехались по глупости. Может быть, в балете Россия впереди планеты
всей, но с мужчинами у вас большие проблемы. Мужчины и бюрократия — вот ваши главные
беды. Никита всегда ставил меня на ступеньку ниже. Он не был талантлив, у него была
тройка по классике, и это он мне говорил, что мое место у плиты! Он не любил, когда я рано
вставала на растяжку, держал меня в кровати, сбивал мне режим.
Я много плакала. Моей отдушиной стали походы в московские церкви. Никита с бабушкой
научили меня правильно креститься.
А потом было 31 декабря, и это случилось: я получила роль испанской куколки
в Щелкунчике. Почему — не знаю. Я приняла это, как заслуженный новогодний подарок.
На сцене я так волновалась, что сделала тройное фуэте вместо двойного. После представления
ко мне подошел худрук театра Филин, похвалил и сказал: «Приходите после Нового года,
посмотрим, как я могу вам помочь». Я не знаю, была ли я когда-либо так счастлива.
Но после Нового года мы не встретились — 17 января его облили кислотой. Пока Филина
не было, я стучалась во все кабинеты. Мне отвечали: «Ждите, пока Филин вернется».
В Большом их тошнит от того, что каждый год сюда приходит новый талант. Нет у них уже
сил восхищаться. После этого я снова заняла свое место за первой кулисой слева.
В одном кабинете меня все-таки приняли. И сказали: «А поспрашивайте людей лучше про
цену». Тогда я стала спрашивать про цену. Платить я бы не стала — нет, никогда.
Но спрашивала. Возможно, от отчаяния. Один человек мне сказал, что роль в Дон Кихоте
на 50 секунд мне обойдется в $10 тыс. Я тогда заплакала и сказала: «Но я не хочу платить».
Он ответил: «Удачи».
В сентябре Филин вернулся. Я месяц ждала встречи с ним — не пускали. Когда он меня все-
таки принял, то сказал: «Джой, вы у нас очень красивая и очень талантливая. Но нужно быть
разумнее, хитрее, нужно быть лисой». Но я не хотела быть лисой, я не лиса, я павлин.
Павлин красивый, и его можно встретить в самых неожиданных местах. Однажды я даже
видела павлина, переходящего дорогу. Разве американка в Большом театре — не павлин?
Я не хотела быть лисой, и я ушла.
Что было дальше, я с болью вспоминаю до сих пор. Большой театр разбил мое сердце
вдребезги. Я не могла остановить слезы. Меня спас Архангельск. Есть такая поговорка: «Боль
можно снять солью, слезами, потом или морем». Меня позвали выступить в Архангельске.
И там, на сцене, рядом с морем, я танцевала, я была вся в поту, и я плакала. И наконец сняла
свою боль. Я до сих пор благодарна этому прекрасному городу, что спас меня. Вернувшись
в Москву, я развелась с Никитой и устроилась на новую работу — в Кремлевском дворце. Моя
жизнь устаканилась: с утра четыре часа занятий с педагогом, потом йога, потом спортивный
зал, по вечерам — представления. Конечно, Кремлевский — это не Большой. Может быть, я и русская балерина, но американского оптимизма у меня никто не отнимет. Я павлин, а не лебедь-однолюб, и я это переживу».