Игорь Померанцев

Все люди родились в Черновцах. Это пиршество гласных, эти барочные имена-гроздья: Мара, Изя, Шела, Рува. Я компостирую талон под голос водителя: «Трамвай идёт только до Черновцов».

Эти холёные имена и лица. Кто-то царапал подушечку пальца остриём, ронял иглу на чёрный блестящий диск, и из-под иглы какой-то страстотерпец пел: «За всё, за всё спасибо, за то, что ты красива…».

И если холёная щека девятиклассницы не отдёргивалась от твоих не знающих наверное что делать губ, то ты считал это счастьем. И если холёной улыбкой тебя приглашали на дамский танец, ты понимал: большей победы ты не одержишь никогда. Эти девочки исчезли самыми первыми: кто ждал их в Хайфе, Нетании, Иерусалиме?

Я приставляю револьверное дуло к затылку водителя: «Никаких Черновцов. Вы останетесь в Киеве». У тебя черновицкое лицо. Я никогда не смогу любить другие лица. Твоя мама сказала мне, что у вас в Черновцах есть родственники, что они зубные врачи. Как их фамилия? Ну, говори!»

Накинув куртку на голую спину, я стою на цементном пятачке, в подстаканнике балкона. Где-то высоко и беззвучно урчат реактивными двигателями души новогодних ёлок. Прямо с неба кто-то спускается на парашюте, приставив палец к губам. Взлохмаченная голова соседа высовывается из окна четвёртого этажа: «Перестаньте стучать! Только и знаете, что тюкать ночами!» Это не мы. Это наши сердца. Это мы.

1976 г.