Тут на форуме спросили меня, почему это я читаю, что "любовь" чисто христианское понятие. Вывешиваю автоперепост, может, кому еще интересно будет знать. Вы спрашивали, мы отвечаем.

В древнем мире такого понятия как «любовь» не было. Точнее, означало оно «похоть». Таковы греческое eros, filia, латинское amor. Причем часто так обозначали влечение к мальчикам. Латинская филия еще могла означать любовь к родителям, к родине. Ну, еще была греческая сторге. Это что-то вроде нежной взаимопривязанности пожилых супругов. Ничего подобного нашей любви в том смысле, как мы понимаем ее, там не было.

К концу I в. до Р.Х. эти понятия перестали удовлетворять тем чувствам, которые стали появляться в греко-римском мире, а это почти вся ойкумена за исключением Китая, Индии, варварских племен с дописьменной культурой. Про наших предков славян ничего сказать не могу. Текстов чертами и резами почти не сохранилось, а всякие «Влесовы книги» и «Славянские веды» - просто дешевая подделка. У них, как и у германских племен скорее всего использовалось слово, однокоренное с латинским libido (влечение), древнерусское любы, немецкое liebe, английское love. Это одно и то же, с тем же корнем слово, только с разными огласовками, обозначающее прежде всего похоть.

У римского поэта Гая Валерия Катулла, современника Христа, говорится:

И ненавижу, и люблю одновременно.
Не знаю, как это возможно, но крестную муку терплю.

Поразительно, но здесь мы видим характерно христианскую связку любви и кестной муки. Далее. Катулл ищет для любви новые слова:

Я люблю тебя не так, как мужчина любит женщину,
А как отец своих сыновей и зятьев.

И наконец:

Я тебя все меньше люблю (amo), и все больше люблю (bene velle).

Bene velle примерно можно перевести как «уважаю», «благорасположен», «мирволю». Это совсем не вожделеющее «amo». Но это еще не любовь.

По-русски этот стих можно перевести так:

Все меньше желаю, и все больше люблю.

Но в русское “любовь” были вчитаны евангельские смыслы, и мы настолько с этим свыклись, что слово “любовь“ для нас означает все, что угодно, кроме полового влечения. Можно любить даже музыку или загородные поездки. А вот в европейских языках, где Библия бытовала на латыни, там ситуация более двусмысленной оказалась. Поэтому на Западе появилось такое нелепое для православного уха сочетание “заниматься любовью”. И когда нас долбают враги, они часто используют такой лингвотерроризм, подменяя понятия их западным употреблением, а если мы его принимаем, то принимаем и все следствия западного метаязыка культуры вплоть до либерализма, индивидуализма и нового мирового порядка. Это следствия из Вульгаты – латинской Библии. Кстати, августинианство, или уранополития, одно из следствий латинизма. Так что с уранополитией надо быть очень осторожной, чтоб она не превратилась в уринотерапию. Шутка.

Итак, как появилось слово “любовь”. Это перевод греческого agape. Агапе. До христианства оно употреблялось всего два или три раза, как очень редкое и вычурное слово. Причем в источниках спорных, возможно подделанных в Средневековье. Кажется, у Платона и Плутарха. Широко в значении “любовь к ближнему” оно стало употребляться только в греческих переводах Священного Писания: Иерем. 2:2; 2 Цар. 13:15; Еккл. 9:6; Песн. 2:4,5,7; Мф. 22:37—39, Рим. 13:10; 2 Ин. 4:7; Иоан. 15:13; Рим. 5:7; 1 Ин. 3:16; Галат. 2:20. И так далее. Любовь к врагам обозначается тем же словом. Свои братские трапезы-евхаристии первые христиане называли также агапами. Слово было скалькировано в латинский как charitas. Это слово и звучит в «эвхаристия». То есть «благая агапа», «благое братолюбие» или даже «благое милосердие». Вот это-то слово в православной цивилизации и было переведено на церковно-славянский как «любы», то есть аналог love, liebe, libido. Но духовный смысл вытеснил плотской.

Так-то, дорогие мои!