СОСНОВЫЙ ВЕНЕЦ

Давно не те уже остроги -
из нынешних не носят ноги...
Ногами вынесли вперед,
и буркнул лагерный лепила:
- Сосна насквозь его пробила,
а наказал его - народ.

За то, что был он сиротою,
страдал душевной немотою,
а глухотою - не страдал;
за то, что на Руси великой
он рос шпаной, колючкой дикой
и за колючкой - отбывал...

Неважно, Алик или Шурик,
а был он бич, босяк и жулик,
тюремщина, опасный тип,
мужик, ханыга и бродяга...
Стране нужна была бумага -
и за бумагу он погиб..

За рифмачей московских, вятских,
за 30 тысяч кандидатских,
за Льва Толстого, наконец;
за наши школьные тетрадки
он лес валил в районе Вятки
и нес сосновый свой венец.

За это мы его хороним.
Казенных козырьков не тронем,
не дунем в медную трубу...
Отбыл сполна, освободился.
Вполне свободным уродился
в халтурном лагерном гробу.

ГОРОДСКАЯ НОЧЬ

Фонарь побился - и угас,
как будто лапами дракона
был выжат свет, как сок лимона
из сонных и бесслезных глаз.

Мелькнул во тьме автомобиль,
визжа крутыми тормозами,
и мы за ним, глотая пыль,
следили честными глазами.

Нам, несомненно, все равно -
куда в проклятом шарабане
увозят женщин и вино
матерые полудворяне...

Что нам, постыдной бедноте
в полуботинках странной кройки,
до этих визгов в темноте
в эпоху поздней перестройки?

Пора домой... Домой пора,
в полуобжитую квартиру.
Здесь небо - черная дыра,
а там окно - сиянье миру...

И там, под благовест дождя,
мы обживем свой сумрак синий,
где за спиной - портрет вождя,
а впереди - "Христос в пустыне"...

1990