КОРЫСТЬ КАК ДВИГАТЕЛЬ ИСТОРИИ: ОЧЕРКИ О ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИИ ВЛАСТЬЮ

Древний мир: «даю, чтобы ты дал»
Древний мир не знал коррупции в нашем скучном, юридическом смысле. То, что мы сегодня именуем взяткой, было естественной частью мироздания, своего рода смазкой для шестерёнок власти и быта. Принцип «do ut des» — «даю, чтобы ты дал» — лежал в основе всего, от отношений с богами до общения с мелким чиновником. Жертвоприношение — это, по сути, взятка божеству в обмен на урожай или победу в бою. А раз можно заключить сделку с небесами, то почему нельзя с наместником царя?

В древней Месопотамии, где зародилась цивилизация, подношение (tatu) было не преступлением, а скорее протоколом. Глиняные таблички рассказывают историю бедняка из Ниппура, который подарил козу губернатору в надежде на покровительство, но был обманут. Хитростью заполучив на день царскую колесницу, он вернулся, разыграл из себя важного вельможу и заставил того же губернатора откупиться от него двумя минами золота.

Мораль проста: грех не в том, чтобы дать или взять, а в том, чтобы нарушить условия сделки. Сам Хаммурапи, один из первых законодателей в истории, в своих законах наказывал судью, изменившего уже вынесенный приговор, но историки до сих пор спорят, касалось ли это взяток или просто судейского произвола.

В Древней Греции, где изобрели демократию и философию, к вопросу подошли с рефлексией. Платон, идеалист до мозга костей, считал частную собственность источником всех зол и мечтал о государстве, управляемом мудрецами-философами, лишёнными корысти. Реальность, однако, была далека от идеала. Афинские суды присяжных, куда граждане избирались по жребию, были классическим местом для подкупа.

Знаменитый оратор Демосфен, громивший в своих речах македонских царей, сам угодил в грандиозный скандал. Его обвинили в присвоении части сокровищ, привезённых в Афины беглым казначеем Александра Македонского. Демосфен был осуждён, бежал, а после возвращения свёл счёты с жизнью, оставив горькую максиму: «Завидовать тому, кто даёт себя подкупить, смеяться, если он в этом признаётся, прощать пойманного с поличным и ненавидеть того, кто его обвиняет».

В этом вся суть афинской политики: демагогия и коррупция шли рука об руку, и главным грехом считалось не воровство, а неосторожность. Сам отец Александра, Филипп II Македонский, на вопрос, как взять неприступную крепость, якобы ответил с циничной усмешкой: «А разве туда не сможет въехать осёл, гружёный золотом?».

Но подлинного размаха и системности коррупция достигла в Риме. Весь механизм республики, а затем и империи, был построен на сложной системе клиентелы — покровительства и обязательств. Кандидаты на государственные должности, проходя через выборы, тратили баснословные суммы на подкуп избирателей.

Юлий Цезарь, чтобы избраться консулом, влез в такие долги, что, по словам Плутарха, боялся выхода из дома, опасаясь кредиторов. Расплачивался он позже, извлекая доходы из покорённых провинций. Особый размах приобрела деятельность публиканов — откупщиков налогов. Эти частные компании выкупали у государства право сбора податей в провинциях, после чего взимали с местного населения подати со всей строгостью, делясь частью добычи с покровителями в Сенате.

Цицерон, прославившийся своими речами против наместника Сицилии Гая Верреса, сам не был чужд финансовых махинаций, взяв огромный заём у подсудимого, которого защищал. Веррес, ставший символом продажного чиновника, по подсчётам, вывез из своей провинции около 40 миллионов сестерциев — колоссальную сумму. При этом сам Цицерон признавал, что поведение Верреса было скорее нормой, чем исключением.

Апофеозом римского цинизма стала знаменитая фраза нумидийского царя Югурты, который, подкупив весь сенат, но всё же будучи изгнанным, обернулся и сказал: «О, продажный город, ты бы и сам продался, если бы нашёлся покупатель!». Эта фраза стала эпитафией для Римской республики, которую в итоге и приобрели — сначала диктаторы за счёт лояльности легионов, а потом императоры, превратившие государство в свою личную вотчину.

Средневековье и Ренессанс: между божественным и земным
С падением Рима варвары принесли с собой не только хаос, но и определённую, пусть и грубую, честность. Феодальная система, построенная на личной верности и земельных пожалованиях, была по-своему прозрачна. Вассал служил сеньору, тот — королю. Отношения регулировались не столько деньгами, сколько мечом и клятвой.

Однако по мере усложнения общества и укрепления новой универсальной силы — христианской церкви — коррупция вернулась, но уже в ином, сакральном обличье. Главным её источником стала сама папская курия. Практика симонии, то есть продажа церковных должностей, превратилась в норму. Епископские и аббатские кафедры уходили с молотка, принося колоссальные доходы. Любой грех можно было замолить, внеся определённую сумму. Продажа индульгенций — грамот об отпущении грехов — стала одной из главных статей дохода Ватикана.

Данте Алигьери в «Божественной комедии» определил симонистам суровую участь в восьмом круге ада, подвергнув их унизительному наказанию. Особенно досталось папе Бонифацию VIII, которого поэт презирал за алчность и властолюбие. Вершиной цинизма и разложения стал понтификат Александра VI Борджиа, купившего папскую тиару и превратившего Ватикан в средоточие светских интриг. При нём была официально учреждена специальная «служба» — Датария, ведавшая продажей должностей и индульгенций.

Доминиканский монах Джироламо Савонарола, обличавший нравы папского двора, взошёл на костёр. Именно этот разгул и привёл в итоге к Реформации. Мартин Лютер, прибив свои «95 тезисов» к дверям церкви в Виттенберге, обрушился именно на торговлю индульгенциями, заявив, что «сокровища индульгенций — это сети, которыми ныне уловляют богатства людей».

В то же время в городах Северной Италии зарождалась новая сила — капитализм. Флорентийские и венецианские купцы и банкиры, такие как Медичи, показали миру, что деньги могут быть не просто средством обмена, а главным инструментом власти. Они ссужали деньги королям и папам, финансировали войны и заговоры, фактически управляя европейской политикой из своих контор. Их деятельность заложила основы современной финансовой системы, включая векселя, двойную бухгалтерию и безналичные расчёты.

Именно в этой среде появился Никколо Макиавелли, который в своём трактате «Государь» окончательно отделил политику от морали. Он утверждал, что для удержания власти правитель не должен гнушаться никакими средствами, включая обман, жестокость и подкуп. Государь, по Макиавелли, должен сочетать в себе качества льва и лисицы. Его идеи, шокировавшие современников, на самом деле лишь зафиксировали ту реальность, в которой жила ренессансная Италия — мир интриг, заговоров и борьбы за власть, где добродетель была непозволительной роскошью. Не менее циничен был и его современник Франческо Гвиччардини, который считал, что в основе всех человеческих поступков лежит личный интерес, «il particulare».

Стоит отметить, что на Руси в этот период существовал свой аналог узаконенной коррупции — система «кормлений». Князь посылал своих наместников (бояр) в города, где те не получали жалованья из казны, а должны были «кормиться» за счёт местного населения. Это была не столько взятка в чистом виде, сколько форма натурального налога и вознаграждения за службу.

Система была громоздкой и порождала массу злоупотреблений, но в условиях отсутствия централизованного финансового аппарата она была единственно возможной. Лишь при Иване Грозном, в ходе реформ середины XVI века, «кормления» были отменены и заменены общегосударственным налогом, что стало важным шагом на пути к созданию централизованного русского государства.

Век абсолютизма и буря революций: между разумом и эшафотом
Семнадцатый и восемнадцатый века стали эпохой расцвета абсолютных монархий, где вся полнота власти была сосредоточена в руках одного человека — короля. Апогеем этой системы стала Франция «короля-солнца» Людовика XIV с его знаменитой фразой: «Государство — это я». Когда государство — это я, воровство из казны становится чем-то вроде перекладывания денег из одного кармана в другой.

Вся система управления была пронизана коррупцией. Государственные должности, от судейских до офицерских, свободно продавались и покупались, превратившись в наследственную собственность. Это приносило короне доход, но создавало громоздкий и неэффективный аппарат, где чиновники заботились не о благе государства, а о том, как «отбить» вложенные в должность средства. Министры финансов, такие как Николя Фуке, сколачивали фантастические состояния, совмещая государственную службу с частными финансовыми операциями. Фуке был настолько богат и неосторожен, что устроил в своём замке Во-ле-Виконт праздник, затмивший королевский, за что и поплатился, окончив свои дни в тюрьме.

Его преемник, Жан-Батист Кольбер, был более осторожен, но не менее алчен. Кардиналы Ришелье и Мазарини, фактические правители Франции, оставили после себя огромные состояния, собранные за годы службы короне. Философы того времени пытались осмыслить эту реальность. Томас Гоббс утверждал, что в основе общества лежат страх и личный интерес, а Монтескье разрабатывал теорию разделения властей как средство против тирании.

В России Пётр I, создавая свою империю, столкнулся с той же проблемой. Его титанические усилия по модернизации страны наталкивались на тотальное казнокрадство и взяточничество. Пётр боролся с этим с присущей ему решительностью: ввёл должность фискалов для тайного надзора за чиновниками, учредил Сенат и коллегии, издавал грозные указы, грозящие взяточникам высшей мерой наказания.

Знаменита его фраза, брошенная генерал-прокурору Ягужинскому в ответ на жалобу, что воруют все: «А ну-ка, напиши указ: если кто украдёт на сумму, что стоит верёвка, то быть ему на ней повешенным». Когда же Ягужинский резонно заметил: «Государь, неужто вы хотите остаться один, без слуг и подданных? Мы все воруем, только один больше и приметнее, чем другой», — Пётр лишь рассмеялся.

Самым ярким примером петровской эпохи стал его сподвижник, светлейший князь Александр Меншиков. Выходец из низов, он обладал невероятной энергией и талантами, но его алчность не знала границ. Он присваивал казённые средства, отбирал земли, брал взятки в таких масштабах, что даже Пётр, ценивший его за деловые качества, периодически подвергал его опале и штрафам. После смерти императора Меншиков на короткое время стал фактическим правителем России, но в итоге был свергнут и закончил свои дни в ссылке в сибирском Берёзове.

Эпоха Просвещения породила веру в силу разума и естественные права человека, что в конечном итоге привело к революциям. Однако свержение старых режимов не означало автоматического искоренения коррупции. Великая французская революция, начавшаяся под лозунгами «Свобода, равенство, братство», быстро обернулась террором и внутренними распрями.

Пока Робеспьер, прозванный «Неподкупным», вершил судьбы «врагов народа», за его спиной делались огромные состояния на спекуляциях и военных поставках. Период Директории, последовавший за якобинским террором, стал настоящим пиршеством казнокрадов и аферистов. Именно в этой мутной воде и взошла звезда Наполеона Бонапарта. Сам он относился к воровству своих министров и маршалов довольно прагматично, считая, что им «дозволено воровать немного, лишь бы они эффективно управляли».

Гением политической беспринципности и выживания в ту эпоху стал Шарль-Морис де Талейран. Епископ при старом режиме, революционер, министр при Директории, Наполеоне, а затем и при реставрированной монархии Бурбонов, он умудрился служить всем и предавать всех, сколотив при этом колоссальное состояние. Он брал взятки от всех европейских дворов, рассматривая это как естественную плату за свои дипломатические таланты. Его знаменитая фраза «Вовремя предать — это не предать, а предвидеть» стала квинтэссенцией политического цинизма.

Империализм и капитализм: о бремени белого человека
Девятнадцатый век подарил миру паровой двигатель, телеграф и воровство в промышленных масштабах. Эпоха империализма и бурного развития капитализма открыла новые, невиданные ранее горизонты для обогащения. Британская империя, над которой «никогда не заходило солнце», была, по сути, гигантским коммерческим предприятием.

Ост-Индская компания, управлявшая Индией, была государством в государстве, где её служащие, от губернатора до мелкого клерка, наживали состояния на взятках, поборах и частной торговле. Уоррен Гастингс, первый генерал-губернатор Бенгалии, был подвергнут в Англии громкому процессу по обвинению в коррупции и вымогательстве. Хотя его в итоге оправдали, сам процесс вскрыл всю порочную систему колониального управления.

Как позже цинично заметил один из строителей империи Сесил Родс, чьим именем была названа целая страна, Родезия: «У каждого человека есть своя цена». Сама британская политика была насквозь пропитана деньгами. Премьер-министр Роберт Уолпол, правивший страной в первой половине XVIII века, открыто покупал голоса в парламенте, считая это обычным инструментом управления.

В Соединённых Штатах Америки, стране, основанной на идеалах свободы и демократии, вторая половина XIX века вошла в историю как «Позолоченный век» (Gilded Age). Это было время стремительной индустриализации, строительства трансконтинентальных железных дорог и появления огромных состояний «баронов-разбойников» — Рокфеллеров, Карнеги, Вандербильтов.

Их бизнес-империи строились на жёсткой конкуренции, монополизации рынков и прямом подкупе политиков. Целые законодательные собрания штатов и члены Конгресса США находились на содержании у крупных корпораций. Скандал вокруг компании «Кредит Мобилье», связанный со строительством железной дороги Union Pacific, вскрыл факты подкупа вице-президента и многих конгрессменов.

В больших городах процветали политические машины, такие как «Таммани-холл» в Нью-Йорке. Её босс, Уильям Твид, создал целую систему поборов с городского бюджета, подрядчиков и иммигрантов, присвоив, по разным оценкам, от 25 до 200 миллионов долларов — астрономическую сумму по тем временам.

Российская империя в пореформенный период также переживала бурный промышленный рост. Реформы Сергея Витте, министра финансов при Александре III и Николае II, привлекли в страну иностранный капитал и дали толчок строительству железных дорог, в первую очередь грандиозного Транссиба. Этот процесс, как и в Америке, сопровождался колоссальным размахом коррупции.

Получение государственных подрядов, концессий на разработку недр, выгодных тарифов — всё это требовало взяток и «откатов» чиновникам всех уровней. Газеты того времени пестрели сообщениями о громких делах казнокрадов и мздоимцев.
Однако в отличие от США, где коррупция была скорее порождением дикого рынка и слабого государственного регулирования, в России она носила более патриархальный, чиновничий характер. Взятка была не столько платой за лоббирование закона, сколько «благодарностью» конкретному чиновнику за решение его вопроса, что было прямым наследием старой системы «кормлений».

К концу века мир был практически поделён между несколькими европейскими державами. «Бремя белого человека», о котором писал Киплинг, на практике обернулось масштабной эксплуатацией колоний. В Бельгийском Конго, личном владении короля Леопольда II, была создана система принудительного труда, обернувшаяся гуманитарной катастрофой. Всё это делалось под прикрытием филантропических лозунгов о несении цивилизации дикарям.

Коррупция стала не просто злоупотреблением, а одним из главных инструментов империализма, позволявшим за бесценок скупать земли у туземных вождей, получать выгодные концессии и обеспечивать лояльность местных элит. Так, век пара и электричества стал и веком глобализации коррупции, распространившейся по всему миру вслед за флагами колониальных империй.

Двадцатый век и далее: вопросы идеологии и номенклатуры
Двадцатый век решил, что воровать просто ради денег — мелко. Теперь воровали во имя нации, класса и светлого будущего. Тоталитарные режимы, установившиеся в Европе, создали новые, идеологически обоснованные формы коррупции. В нацистской Германии изъятие ценностей в покорённых странах и у «врагов рейха», в первую очередь евреев, было возведено в ранг государственной политики.

Герман Геринг, второй человек в рейхе, собрал гигантскую коллекцию произведений искусства, конфискованных по всей Европе. Другие партийные бонзы также не стеснялись набивать свои карманы за счёт «ариизации» собственности и военных трофеев. Швейцарские банки, в свою очередь, принимали на хранение активы, чья история была связана с трагедией миллионов людей. Это было уже не просто коррупция, а присвоение ценностей в планетарном масштабе, прикрытое расовой идеологией.

В Советском Союзе, где частная собственность была отменена, коррупция приняла иную форму. Вместо денег главным капиталом стали власть и доступ к распределению благ. Сформировалась так называемая «номенклатура» — привилегированный слой партийных и государственных чиновников.

Их благополучие измерялось не счетами в банках, а качеством пайка, доступом в спецраспределители, персональной «Волгой» с водителем, государственной дачей и возможностью выезда за границу. Взяточничество в бытовом понимании тоже существовало («блат», «полезные связи»), но на высшем уровне речь шла не о деньгах, а о статусе и привилегиях. Эта система была по-своему логична: в плановой экономике, где всё было дефицитом, доступ к ресурсам был куда важнее денежных знаков.

Генеральный секретарь ЦК КПСС был не самым богатым человеком в мире, но самым могущественным, поскольку в его руках было распределение всех ресурсов огромной страны. Эта система привилегий, хоть и не афишировалась, была неотъемлемой частью советского строя, своего рода негласным общественным договором между властью и её опорой.

Послевоенные западные демократии тоже не были свободны от пороков. В США скандал «Уотергейт» в 1974 году, приведший к отставке президента Ричарда Никсона, показал, что даже на самом высоком уровне возможны злоупотребления властью и попытки скрыть преступления.

В Италии послевоенная политическая система, где десятилетиями правила одна и та же Христианско-демократическая партия, породила операцию «Чистые руки» в начале 1990-х. Расследование выявило тотальную коррумпированность политической элиты, где получение «откатов» (tangenti) с государственных контрактов было поставлено на поток. Скандал привёл к краху всей старой партийной системы.

Распад Советского Союза и переход России к рыночной экономике в 1990-е годы породили свой, уникальный феномен. Период «первоначального накопления капитала» сопровождался хаотичной приватизацией, когда гигантские государственные активы за бесценок переходили в частные руки. Так возник класс «олигархов» — сверхбогатых бизнесменов, чьи состояния были неразрывно связаны с близостью к власти.

Это была не классическая коррупция в виде взяток, а скорее «захват государства», когда финансово-промышленные группы напрямую влияли на принятие ключевых политических и экономических решений в своих интересах. Этот бурный и неоднозначный процесс заложил основы новой российской экономики, но на долгие годы определил её сырьевой характер и высокую степень сращивания бизнеса и власти.

В XXI веке коррупция стала глобальной и высокотехнологичной. Офшорные зоны, анонимные счета, сложные финансовые инструменты и криптовалюты позволяют перемещать и отмывать гигантские суммы, полученные незаконным путём.

Крупные финансовые скандалы, такие как крах американской корпорации Enron в 2001 году, показали, что мошенничество с отчётностью и обман инвесторов могут достигать астрономических масштабов, приводя к потере сбережений миллионов людей.

Сегодня борьба с коррупцией ведётся на международном уровне, создаются специальные конвенции и организации, но, как и прежде, человеческая алчность и жажда власти всегда находят новые лазейки. Вечный двигатель истории, работающий на смеси корысти и цинизма, продолжает свой ход.(c)