1. Теперь, когда под­лин­ность седь­мо­го пись­ма Пла­то­на при­зна­ет­ся проч­но уста­нов­лен­ною, не толь­ко мож­но, но и долж­но отне­стись с подо­баю­щим вни­ма­ни­ем к свиде­тель­ст­ву Пла­то­на в этом пись­ме о тира­нии Трид­ца­ти в Афи­нах¹. Во вре­мя этой тира­нии Пла­то­ну было 23 года, и жил он

тогда в Афи­нах. Седь­мое пись­мо напи­са­но Пла­то­ном вско­ре после смер­ти Дио­на (354/3). Таким обра­зом, свиде­тель­ст­во Пла­то­на о тира­нии отде­ле­но от нее про­ме­жут­ком в 50 лет. Едва ли это­му дол­го­му сро­ку долж­но при­да­вать зна­че­ние и думать, что впе­чат­ле­ния моло­до­го Пла­то­на утра­ти­ли све­жесть в пору его ста­ро­сти. Ста­рые люди пом­нят о собы­ти­ях сво­ей моло­до­сти луч­ше, чем они запо­ми­на­ют даже собы­тия пере­жи­ва­е­мо­го ими вре­ме­ни. К тому же, как мы увидим сей­час, тира­ния Трид­ца­ти про­из­ве­ла такое впе­чат­ле­ние на Пла­то­на, что заста­ви­ла его пой­ти по ино­му жиз­нен­но­му пути, чем тот, кото­рый пред­но­сил­ся перед ним до тех пор. Нако­нец, и это — самое глав­ное, свиде­тель­ст­во Пла­то­на о тира­нии Трид­ца­ти ни в чем не про­ти­во­ре­чит свиде­тель­ствам дру­гих наших источ­ни­ков о ней; оно дает некото­рые инте­рес­ные штри­хи, заслу­жи­ваю­щие быть отме­чен­ны­ми.

«В свое вре­мя, — пишет Пла­тон (Ep. VII, 324 B — 325 A), — во вре­мя моей моло­до­сти, я испы­тал то же, что испы­ты­ва­ют мно­гие. Я пред­по­ла­гал, лишь толь­ко ста­ну сам себе гос­по­ди­ном, тот­час же обра­тить­ся к поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти. И вот с каки­ми пре­врат­но­стя­ми судь­бы в делах государ­ст­вен­ных столк­нул­ся я. Так как мно­гие бра­ни­ли тогдаш­ний государ­ст­вен­ный строй, то про­изо­шел пере­во­рот. Во гла­ве про­ис­шед­ше­го пере­во­рота сто­я­ли 51 чело­век в каче­ст­ве пра­ви­те­лей: один­на­дцать в горо­де, десять в Пирее — каж­дая из этих кол­ле­гий веда­ла аго­рою и всем, чем над­ле­жа­ло управ­лять в (обо­их) горо­дах, — трид­цать же ста­ли само­дер­жав­но пра­вить всем. Некото­рые из них при­хо­ди­лись мне род­ст­вен­ни­ка­ми²либо были мои­ми зна­ко­мы­ми. Они тот­час же ста­ли при­гла­шать меня к уча­стию в под­хо­дя­щей яко­бы для меня дея­тель­но­сти. По сво­ей моло­до­сти я не усмат­ри­вал в этом ниче­го стран­но­го. Дей­ст­ви­тель­но, думал я, они будут управ­лять государ­ст­вом, при­ведя его с пути непра­вед­но­го на путь пра­вед­ный. Таким с.28 обра­зом, я стал вни­ма­тель­но при­смат­ри­вать­ся к тому, что они будут делать. И вот увидел я, что Трид­цать в тече­ние корот­ко­го вре­ме­ни дока­за­ли, что преж­ний государ­ст­вен­ный строй был золо­том³. Меж­ду про­чим, мое­го ста­ро­го дру­га Сокра­та, чело­ве­ка, кото­ро­го я, пожа­луй, не постес­нял­ся бы назвать самым спра­вед­ли­вым из тогдаш­них людей, они хоте­ли послать вме­сте с дру­ги­ми за одним из граж­дан, чтобы силою при­ве­сти его и каз­нить и таким обра­зом заста­вить Сокра­та, хочет он того или не хочет, участ­во­вать в их дея­ни­ях. Но Сократ не послу­шал­ся, под­вер­га­ясь опас­но­сти испы­тать все, преж­де чем стать участ­ни­ком в без­за­кон­ных их поступ­ках⁴. Наблюдая все это и еще мно­гое дру­гое в таком же роде, не менее важ­ное, я при­шел в воз­му­ще­ние и отвра­тил­ся от царя­ще­го тогда зла. Немно­го спу­стя Трид­цать пали, и с ними пал тогдаш­ний государ­ст­вен­ный строй».

Трид­цать «дер­жа­ли государ­ст­во в сво­их руках, при­со­еди­нив к себе десять пра­ви­те­лей Пирея, один­на­дцать стра­жей тюрь­мы и три­ста биче­нос­цев в каче­ст­ве под­соб­ни­ков», свиде­тель­ст­ву­ет Ари­сто­тель («Аф. пол.», 35, 1). И Пла­тон гово­рит, что Трид­цать были «само­дер­жав­ны­ми пра­ви­те­ля­ми все­го», но он не отде­ля­ет от них ἕνδεκα ἐν ἄστει и δέκα ἐν Πειραεῖ.Ново­стью явля­ет­ся точ­ное обо­зна­че­ние кру­га дея­тель­но­сти обе­их этих кол­ле­гий: περί τε ἀγορὰν ἑκάτεροι τούτων ὅσα τ᾿ἐν τοῖς ἄστεσι διοικεῖν ἔδει. Тут преж­де все­го бро­са­ет­ся в гла­за, что Пирей при­рав­ни­ва­ет­ся к Афи­нам и назы­ва­ет­ся ἄστυ. Может быть, это обмолв­ка со сто­ро­ны Пла­то­на. Но воз­мож­но, что Пирей, ввиду его исклю­чи­тель­но­го зна­че­ния, как тор­го­вый порт Афин, был выде­лен при Трид­ца­ти в осо­бую адми­ни­стра­тив­ную еди­ни­цу и вре­мен­но счи­тал­ся ἄστυ (но не πόλις). Десять пирей­ских пра­ви­те­лей пред­став­ля­ют типич­ную дека­дар­хию, какие насаж­дал Лисандр в мало­азий­ских горо­дах. Так как во вре­мя пере­во­рота 404 г. Лисандр с фло­том сто­ял в Пирее, то, веро­ят­но, эти десять пра­ви­те­лей постав­ле­ны были по его при­ка­за­нию, о чем опред­е­лен­но гово­рит­ся у Плу­тар­ха («Lys.», 15: назна­чил десять пра­ви­те­лей в Пирее).

Круг дея­тель­но­сти один­на­дца­ти афин­ских пра­ви­те­лей был, надо пола­гать, более обши­рен и сло­жен, чем обя­зан­но­сти τῶν ἕνδεκα, пере­чис­ля­е­мые Ари­сто­те­лем для нор­маль­но­го вре­ме­ни («Аф. пол.», 52, 1). Они не были толь­ко «стра­жа­ми тюрь­мы», как гово­рит­ся у Ари­сто­те­ля (см. выше). На них, как и на десять пирей­ских пра­ви­те­лей, воз­ло­же­но было под­дер­жа­ние обще­го поряд­ка и внут­рен­ней без­опас­но­сти в Афи­нах; воз­мож­но, что в руках один­на­дца­ти и деся­ти был поли­ти­че­ский сыск, играв­ший столь важ­ную роль при Трид­ца­ти; в кри­ти­че­ские момен­ты, как, напри­мер, при аре­сте Фера­ме­на или, позд­нее, при опред­е­ле­нии бла­го­на­деж­но­сти всад­ни­ков, после уда­ле­ния Трид­ца­ти в Элев­син, один­на­дцать с их при­служ­ни­ка­ми высту­па­ют на глав­ное место (Xen., Hell., II, 3, 54 сл.)

Пла­тон осо­бо под­чер­ки­ва­ет, что к обла­сти веде­ния один­на­дца­ти и деся­ти отно­си­лась аго­ра в Афи­нах и в Пирее. И это вполне понят­но. Аго­ра — центр поли­ти­че­ской жиз­ни, при­вле­кав­ший к себе народ­ную тол­пу, за настро­е­ни­ем кото­рой Трид­цать долж­ны были зор­ко наблюдать, стре­мясь воз­мож­но доль­ше удер­жать власть в сво­их руках. Вме­сте с тем аго­ра — рынок. При Трид­ца­ти про­до­воль­ст­вен­ный вопрос сто­ял очень ост­ро: бло­ка­да Пирея, при­вед­шая Афи­ны к капи­ту­ля­ции и отдав­шая их в руки Трид­ца­ти, толь­ко что кон­чи­лась, и хле­ба в горо­де и дру­гих жиз­нен­ных при­па­сов было вряд ли в оби­лии⁵. Трид­цать пре­крас­но пони­ма­ли, какие инци­ден­ты могут воз­ник­нуть на поч­ве голо­да или недо­еда­ния. И для них един­ст­вен­ным с.29 выхо­дом было взять заботу о про­до­воль­ст­во­ва­нии насе­ле­ния в свои руки. Над­зор за аго­рою как рын­ком пору­чен был веде­нию один­на­дца­ти и деся­ти.

Все три кол­ле­гии — Трид­цать, один­на­дцать, десять — были так тес­но спа­я­ны в сво­ей дея­тель­но­сти, что Пла­тон имел пол­ное осно­ва­ние гово­рить о пра­ви­тель­ст­ве 51, став­шем во гла­ве пере­во­рота 404 г. И заме­ча­тель­но: когда граж­дан­ская вой­на в Афи­нах пре­кра­ти­лась и когда была про­воз­гла­ше­на амни­стия, под нее все подо­шли, кро­ме Трид­ца­ти, один­на­дца­ти и деся­ти (Xen., Hell., II, 4, 3. Ари­сто­тель («Аф. пол.», 39, 6), сооб­щая об этом, дела­ет ого­вор­ку: если один­на­дцать и десять пред­ста­вят отчет в сво­их дей­ст­ви­ях, амни­стия может быть рас­про­стра­не­на и на них. Ого­вор­ка эта пока­зы­ва­ет, что афи­няне уме­ли раз­ли­чать «пра­ви­тель­ст­во» и «орудия пра­ви­тель­ства» и гре­хи пер­во­го не счи­та­ли воз­мож­ным и нуж­ным обя­за­тель­но счи­тать так­же гре­ха­ми и вто­рых⁶.

с.30 2. Как пра­ви­тель­ст­во оли­гар­хи­че­ской пар­тии Трид­цать долж­ны были при­нять меры к тому, чтобы создать такой пра­ви­тель­ст­вен­ный аппа­рат, кото­рый был бы послуш­ным оруди­ем в их руках. Так как избра­ние Трид­ца­ти состо­я­лось под лозун­гом воз­вра­ще­ния к πάτριος πολιτεία (Арист., Аф. пол., 34, 3; Xen., Hell., II, 3, 2, 11), то, понят­но, нуж­но было при созда­нии пра­ви­тель­ст­вен­но­го аппа­ра­та поза­бо­тить­ся о кажу­щем­ся сохра­не­нии тра­ди­ци­он­ных его учре­жде­ний, но самые эти учре­жде­ния орга­ни­зо­вать так, чтобы они были при­спо­соб­ле­ны к харак­те­ру уста­но­вив­шей­ся в Афи­нах вла­сти.

«Став гос­по­да­ми государ­ства, Трид­цать… назна­чи­ли 500 чле­нов сове­та и осталь­ных долж­ност­ных лиц из пред­ва­ри­тель­но избран­ных (кан­дида­тов), имен­но из тыся­чи» (Arist.,Аф. пол., 35, 1). Ἐκ προκρίτων ἐκ τῶν χιλίων — чте­ние папи­ру­са, не тре­бу­ю­щее ника­ких изме­не­ний (они сопо­став­ле­ны во 2-м изда­нии трак­та­та Sandys’а). При пар­тий­ном харак­те­ре пра­ви­тель­ства послед­нее было заин­те­ре­со­ва­но в том, чтобы адми­ни­стра­тив­ные орга­ны были пред­став­ле­ны людь­ми пар­тии. Уже до утвер­жде­ния гос­под­ства Трид­ца­ти состав сове­та был оли­гар­хи­че­ским (Lys., XIII, 20); боль­шин­ст­во чле­нов «до Трид­ца­ти» вошло и в состав сове­та «при Трид­ца­ти». Осталь­ные 500 «из чис­ла тыся­чи» пошли на заме­ще­ние вся­ко­го рода долж­но­стей, коли­че­ст­во кото­рых не было, веро­ят­но, сокра­ще­но, так как Трид­цать, на пер­вых по край­ней мере порах, стре­ми­лись сохра­нить види­мость демо­кра­ти­че­ской кон­сти­ту­ции.

Но вско­ре же меж­ду уме­рен­ным (Фера­мен) и край­ним (Кри­тий) кры­лом пра­ви­тель­ства Трид­ца­ти про­изо­шел рас­кол. Фера­мен стал убеж­дать сво­их това­ри­щей при­влечь к управ­ле­нию государ­ст­вом «наи­луч­ших» из граж­дан. Оппо­зи­ция сна­ча­ла сопро­тив­ля­лась. Но когда слу­хи о раздо­рах меж­ду пра­ви­те­ля­ми ста­ли рас­про­стра­нять­ся в наро­де, при­чем бо́льшая часть его была, конеч­но, на сто­роне Фера­ме­на, «край­ние» испу­га­лись, как бы Фера­мен, опи­ра­ясь на сво­их сто­рон­ни­ков, не нис­про­верг их неогра­ни­чен­ной вла­сти, и вот они «состав­ля­ют спи­сок трех тысяч граж­дан с наме­ре­ни­ем пред­о­ста­вить им уча­стие в управ­ле­нии» — καταλέγουσιν τῶν πολιτῶν τρισχιλίους ὡς μεταδώσοντες τῆς πολιτείας (Арист., Аф. пол., 36, 1). Так сто­ит теперь во всех изда­ни­ях «Поли­тии». Меж­ду тем, папи­рус дает δισχιλίους, и это чте­ние, дума­ет­ся мне, долж­но быть удер­жа­но.

В под­твер­жде­ние необ­хо­ди­мо­сти поправ­ки ссы­ла­ют­ся на встре­чаю­ще­е­ся два­жды в той же гла­ве «Поли­тии» чте­ние τρισχίλιοι, и там оно совер­шен­но умест­но. При­смот­рим­ся, одна­ко, к тек­сту 36-й гла­вы «Поли­тии» бли­же.

«Край­ние» состав­ля­ют спи­сок 3000 граж­дан, кото­рые долж­ны при­ни­мать уча­стие в управ­ле­нии. Но 1000 была при­вле­че­на уже ранее, еще до рас­ко­ла в пра­ви­тель­ст­ве: 500 чле­нов сове­та и 500 долж­ност­ных лиц. Нель­зя же было их уда­лить при состав­ле­нии спис­ка 3000. Кени­он в пер­вом изда­нии трак­та­та был совер­шен­но прав, когда он объ­яс­нял чте­ние папи­ру­са δισχιλίους ука­за­ни­ем на то, что Трид­цать к пер­во­на­чаль­ной циф­ре 1000 граж­дан хоте­ли при­ба­вить еще 2000. Потом Кени­он отка­зал­ся от пер­во­на­чаль­ной мыс­ли и в «Supplementum» к изда­нию Ари­сто­те­ля Бер­лин­ской Ака­де­мии наук (1903 г.), отме­чая в кри­ти­че­ском аппа­ра­те чте­ние папи­ру­са δισχιλίους, при­бав­ля­ет: sed cf. I, 23. Там ука­зы­ва­ет­ся, что Фера­мен, опро­вер­гая «край­них», меж­ду про­чим, гово­рил: желая при­об­щить к вла­сти порядоч­ных людей, вы допус­ка­е­те до нее толь­ко 3000, как буд­то «доб­ро­де­тель» толь­ко и огра­ни­че­на этим чис­лом⁷. Если бы спи­сок 3000 пред­по­ла­га­лось соста­вить без уче­та преж­ней 1000, Фера­мен дол­жен был с.31 бы наста­и­вать, по край­ней мере, на циф­ре в 4000, так как пер­вая тыся­ча при­вле­че­на была к уча­стию в управ­ле­нии с согла­сия Фера­ме­на.

Но, мне кажет­ся, чте­ние папи­ру­са δισχιλίους мож­но защи­тить более вес­ки­ми дово­да­ми.

Извест­но, что до утвер­жде­ния Трид­ца­ти воен­ные, ока­зав­ши­е­ся наи­бо­лее энер­гич­ны­ми защит­ни­ка­ми демо­кра­ти­че­ско­го строя, — стра­те­ги и так­си­ар­хи — спло­ти­лись с целью про­ти­во­дей­ст­во­вать заклю­че­нию мира со Спар­тою. Заго­вор их был по доно­су открыт, и заго­вор­щи­ки аре­сто­ва­ны. Суди­ли их, одна­ко, после утвер­жде­ния Трид­ца­ти. В речи Лисия про­тив Аго­ра­та (XIII, 35) мы чита­ем: «Когда Трид­цать были назна­че­ны, они тот­час же устро­и­ли суд над эти­ми лица­ми в сове­те, народ же в дика­сте­рии, в чис­ле 2000, вынес поста­нов­ле­ние» — ὁ δὲ δῆμος ἐν τῷ δικαστηρίῳ ἐν δισχιλίοις ἐψήφιστο (поправ­ка Набе­ра вме­сто рукоп. ἐψηφίσατο). Ком­мен­та­то­ры Лисия непра­виль­но тол­ку­ют эти сло­ва⁸. Стра­те­гов и так­си­ар­хов суди­ли не гели­а­сты: Трид­цать в нача­ле сво­е­го гос­под­ства сокра­ти­ли судеб­ную власть дика­сте­ри­ев, а потом и совер­шен­но отме­ни­ли их, передав все судеб­ные функ­ции сове­ту. Это вид­но и из при­веден­ных слов Лисия (κρίσιν… ἐποίουν ἐν τῇ βουλῇ), а еще яснее из даль­ней­ших (§ 36): εἰ μὲν οὗν ἐν τῷ δικαστηρίῳ ἐκρίνοντο, ῥᾳδίως ἂν ἐσώζοντο… νῦν δ᾿εἰς τὴν βουλήν αὐτοὺς τὴν ἐπὶ τῶν τριάκοντα εἰσάγουσιν (опи­са­ние про­цеду­ры суда следу­ет далее: § 36—3. Как же пони­мать в таком слу­чае сло­ва: ὁ δὲ δῆμος ἐν τῷ δικαστηρίῳ ἐν δισχιλίοις ἐψήφιστο? Под­суди­мые были осуж­де­ны откры­тою пода­чею голо­сов в сове­те. Оче­вид­но, одна­ко, выне­сен­ный при­го­вор дол­жен был быть утвер­жден поста­нов­ле­ни­ем народ­но­го собра­ния. Толь­ко так мож­но понять сло­ва ὁ δὲ δῆμος ἐψήφιστο, за кото­ры­ми сто­ит: καί μοι ἀνάγνωθι τὸ ψήφισμα (далее сле­до­вал текст самой псе­физ­мы). Сло­ва ἐν τῷ δικαστηρίῳука­зы­ва­ют не на то, что суди­ли стра­те­гов и так­си­ар­хов в дика­сте­рии, а на то, что народ­ное собра­ние про­ис­хо­ди­ло в одном из дика­сте­ри­ев, в поме­ще­нии одной из судеб­ных палат. Точ­но­го чис­ла их мы не зна­ем; зато извест­но, что дика­сте­рии были ого­ро­же­ны и запи­ра­лись решет­ча­тою две­рью (J. H. Lipsius, Das attische Recht und Rechtsverfahren, I, Lpz., 1905, 168 сл., 173 сл.); ины­ми сло­ва­ми, это были закры­тые поме­ще­ния, доступ в кото­рые не для всех и каж­до­го был сво­бо­ден. Устрой­ст­во народ­но­го собра­ния не на Пник­се, как это обык­но­вен­но прак­ти­ко­ва­лось в V в., а в одном из дика­сте­ри­ев — одна из мер пред­о­сто­рож­но­сти со сто­ро­ны Трид­ца­ти про­тив могу­щих про­изой­ти экс­цес­сов при раз­би­ра­тель­ст­ве про­цес­са стра­те­гов и так­си­ар­хов, пред­о­сто­рож­ность вполне понят­ная со сто­ро­ны Трид­ца­ти.

Итак, народ­ное собра­ние про­ис­хо­ди­ло в дика­сте­рии, что было необыч­ным явле­ни­ем и что поэто­му отме­че­но Лиси­ем, взяв­шим это из псе­физ­мы. Оно было в соста­ве 2000, ἐν δισχιλίοις, что так­же было необыч­но и что так­же отме­че­но и в псе­физ­ме и у Лисия. Ἐν δισχιλίοις послед­не­го вполне под­твер­жда­ет δισχιλίους Ари­сто­те­ля. Я пред­став­ляю себе дело так: когда состав­лен был спи­сок 3000, в него вошла пер­вая тыся­ча ἐκ с.32 προκριτών ἐκ τῶν χιλίων — 500 чле­нов сове­та и 500 долж­ност­ных лиц. Осталь­ные 2000 долж­ны были пред­став­лять собою δῆμος, т. е. народ­ное собра­ние. Не сто­ит гово­рить, что это «народ­ное собра­ние» было послуш­ною игруш­кой в руках Трид­ца­ти, но оно созда­ва­ло иллю­зию, что в Афи­нах осу­ществ­ля­ет­ся столь желан­ная πάτριος πολιτεία⁹.

Ари­сто­тель («Аф. пол.», 36, 2) гово­рит, что Трид­цать дол­го откла­ды­ва­ли опуб­ли­ко­ва­ние спис­ка, а когда реши­ли, нако­нец, опуб­ли­ко­вать его, то одних лиц из соста­ва его ста­ли вычер­ки­вать, дру­гих «со сто­ро­ны» (ἔξωθεν, т. е., оче­вид­но, лиц, не при­над­ле­жав­ших ранее к граж­да­нам) вно­сить. В кон­це кон­цов спи­сок был опуб­ли­ко­ван (Xen., Hell., II, 3, 20)¹⁰. Это про­изо­шло до рас­пра­вы Кри­тия над Фера­ме­ном, так как Кри­тий вычер­ки­ва­ет Фера­ме­на из спис­ка, преж­де чем отдать его в рас­по­ря­же­ние один­на­дца­ти (Xen., Hell., II, 3, 51—52), Про­цесс стра­те­гов и так­си­ар­хов был, по сло­вам Лисия, εὐθέως после утвер­жде­ния во вла­сти Трид­ца­ти, — до или после рас­пра­вы с Фера­ме­ном, решить нель­зя. Дело раз­би­ра­лось в сове­те; там же выне­сен был и при­го­вор, кото­рый полу­чил затем санк­цию ἐν τῷ δικαστηρίῳ ἐν δισχιλίοις. Стра­те­ги и так­си­ар­хи были, конеч­но, ἔξω τοῦ καταλόγου, и их мог­ли при­го­во­рить к смер­ти Трид­цать (ср. Xen., Hell., II, 31, 51; Арист., Аф. пол., 37, I). Одна­ко дело о стра­те­гах и так­си­ар­хах нача­лось до утвер­жде­ния пра­ви­тель­ства Трид­ца­ти, в послед­ние дни афин­ско­го демо­кра­ти­че­ско­го строя. Это, а так­же и то, что про­цесс стра­те­гов и так­си­ар­хов при­над­ле­жал к чис­лу про­цес­сов «гром­ких», побуди­ло Трид­цать при­ме­нить, для види­мо­сти, конеч­но, обыч­ный прин­цип афин­ской демо­кра­тии: ἔδοξεν τῇ βουλῇ καὶ τῷ δήμῳ.

3. При­ня­то думать (ср., напри­мер, В. П. Бузе­скул, Исто­рия афин­ской демо­кра­тии. СПб, 1909, 360), что про­зва­ние Трид­ца­ти «тира­на­ми» утвер­ди­лось в лите­ра­ту­ре со вре­ме­ни Цице­ро­на («Ad Att.», VIII, 2, 4). Это невер­но. Уже Ари­сто­тель («Rhet.», 24, 1401a, 34), гово­ря о раз­лич­ных топах, кото­ры­ми мож­но поль­зо­вать­ся для кажу­щих­ся энти­мем, ссы­ла­ет­ся на Поли­кра­та, авто­ра, меж­ду про­чим, обви­ни­тель­но­го пам­фле­та про­тив Сокра­та (пам­флет напи­сан ок. 390 г.): πάλιν τὸ Πολυκράτους εἰς Θρασύβουλον, ὅτι τριάκοντα τυράννους κατέλυσε. Зауп­пе («Orat. att.», II, Turici, 1850, 221) пра­виль­но пред­по­ла­гал, что Поли­крат пер­вый назвал Трид­цать тира­на­ми. Таким обра­зом, ока­зы­ва­ет­ся, позор­ное про­зви­ще уко­ре­ни­лось за Трид­ца­тью вско­ре же после их низ­вер­же­ния.

У Ксе­но­фон­та («Hell.», II, 3, 16) Кри­тий гово­рит Фера­ме­ну — еще до про­ис­хож­де­ния раз­молв­ки меж­ду ними: ты наи­вен, если дума­ешь, что мы, так как нас Трид­цать, а не один, долж­ны не так силь­но забо­тить­ся об этой (т. е. достиг­ну­той нами) вла­сти как о тира­нии — ὥσπερ τυραννίδος ταύτης τῆς ἀρχῆς χρῆναι ἐπιμελεῖσθαι. Фра­за полу­ча­ет­ся не совсем склад­ная, поче­му Г. Гер­ман и пред­ла­гал вста­вить перед ὥσπερ ἢ (что при­ня­то О. Кел­ле­ром), т. е. мы долж­ны забо­тить­ся о сохра­не­нии нашей вла­сти так же, как забо­тит­ся о сохра­не­нии сво­ей вла­сти тиран. Но Трид­цать с.33 были дале­ки от того, чтобы сопо­став­лять свою власть с тира­ни­ей, и тот же Ксе­но­фонт несколь­ки­ми стро­ка­ми ниже при­веден­ных слов гово­рит Фера­ме­ну: если не при­влечь к уча­стию в управ­ле­нии доста­точ­ное коли­че­ст­во лиц, невоз­мож­но будет сохра­нять долее оли­гар­хию («Hell.», II, 3, 17). Поэто­му, может быть, прав был Якобс, пред­ла­гав­ший счи­тать сло­ва ὥσπερ τυραννίδος встав­кою (она мог­ла воз­ник­нуть из сопо­став­ле­ния τριάκοντα и εἷς).

Жебелёв С. А. О «тирании Тридцати» в Афинах.