Русофобия как диагноз российского артхауса, или Страсти по одной бабе

Михаил Енотов

В связи с тем, что подавляемое большинство людей в нашей
стране вообще не смотрит российский артхаус, я постараюсь не вдаваться в
детали и говорить только об общих его тенденциях, очевидных более или
менее, в зависимости от степени зрячести зрителя (простите за
тавтологию).
Итак, для начала я этот российский артхаус представлю, то есть
расшифрую сам термин. Здесь мы имеем дело, во-первых, с тем случаем,
когда слово «российский» антонимично слову «русский», а во-вторых, со
случаем, когда вполне уместно написание «артхаОс».
Обращаясь же к священному интернет-писанию Википедии, мы увидим
следующее определение: «Артхаус (от англ. art house - «дом искусства») -
кино, нацеленное не на массовую аудиторию». Очень кстати употреблено
здесь слово «нацеленное», потому что сейчас артхаусный фильм - это не
просто фильм, не вписавшийся в форматы мейнстрима, но сознательно
созданный вне этого формата, то есть изначально нацеленный на другую аудиторию.

Иными словами, сегодня артхаус превратился из «не формата» в другой, но все же, формат.
Нацеленность же не на массовую аудиторию предполагает некую
элитарность. И вот это качество для нашего артхауса стало не просто
определяющим, а как будто бы самоценным. Он элитаризировался настолько,
что стал продуктом, потребляемым в России исключительно самими его
производителями, ну и группкой паразитирующих критиков (куда уж без
них). Более широкие массы узнают о нашем артхаусе только после
того, как очередной его оплот получает приз на каком-то из европейских
фестивалей. Впрочем, случается это довольно часто - там, за карпатским
бугром, наш артхаус любят. Или делают вид, что любят.

Вот некоторые примеры последних «гордостей» нашего кино:
«Елена» Звягницева (участник программы «Особый взгляд» Каннского
фестиваля 2011), «Овсянки» Федорченко (приз Венецианского фестиваля
2010), «Счастье мое» Лозницы (участник Каннского фестиваля 2010 от
Украины), «Как я провел этим летом» Попогребского (приз Берлинского
фестиваля 2010), «Волчок» Сигарева (призы фестивалей в Кельне, Цюрихе,
Онфлере, 2009), «Сказка про темноту» Хомерики (участник Каннского
фестиваля 2009), «Бубен, барабан» Мизгирева (призы фестивалей в Коттбусе
и Локарно, 2009), «Все умрут, а я останусь» Германики (особое
упоминание на Каннском фестивале, призы фестивалей в Брюсселе и Мюнхене,
200, «Эйфория» Вырыпаева (участник Венецианского фестиваля 2006),
«Возвращение» Звягинцева (приз Венецианского фестиваля 2003),
«Коктебель» Хлебникова и Попогребского (приз фестиваля в Карловых Варах,
приз ФИПРЕССИ, 2003).

Все эти фильмы имеют свои художественные достоинства и недостатки, но
объединяет их одно - это тема русской глубинки (на крайний случай
спального района столицы), напрочь забытой, а то и проклятой, Богом и
населенной дремучим, темным народом.

Сложилась забавная ситуация: артхаусные режиссеры - обычно либо
урожденные москвичи и питерцы, либо давние обитатели столиц - снимают
фильмы о провинции для таких же столичных жителей. Ведь в самой
провинции эти фильмы зачастую даже не идут в кинотеатрах, не говоря уже о
том, что с кинотеатрами на периферии у нас огромная проблема, да и вряд
ли захочется без того замученным жителям глубинки идти на фильмы,
обличающие их безутешную сирость.

Получается, что режиссеры снимают о местах и людях, про которые фактически ничего не знают, а потом эти фильмы едут на европейские фестивали, где представляют, во всех смыслах этого слова, Россию.

Европейцам же, сытым и развращенным, такая Россия по нраву - это уже
не священная Империя с народом-богоносцем, и не Советская сверхдержава с
могучими строителями коммунизма - все это было так непонятно
чужеземцам. Зато теперь они видят в нас окраину мира, нищую и больную,
как, например, Алжир или Тайланд, чьи фильмы тоже нередко удостаиваются
премий от сердобольных западных гуманистов. Теперь и проблемы у нас
стали попроще - вместо «бредового» мессианства алкоголизм и наркомания,
брошенные дети и разрушенные семьи, насилие и половые извращения - все
признаки демократического общества, так знакомые европейцам. Наконец-то,
и в России все стало, как людей, - думают, наверное, они.

Впрочем, пусть думают, что хотят. Только вот спрос в капиталистическом мире, куда нас занесло двадцать лет назад, всегда рождает предложение. И талантливые режиссеры, даже если и
любящие Родину, но по обыкновению жаждущие признания, продолжают
выносить сор из избы, штампуя один за одним фильмы про тяжбы и пороки
одичавшего русского народа. Причем режиссеры, конечно же, видят в этом
свою высокую миссию, ведь они показывают «правду». Только правда гораздо
сложнее - герои Достоевского, например, тоже крайне порочны, но сколько
в его произведениях света, сколько того загадочного духа, который мы с
гордостью называем русским! И уж Федор Михайлович никогда не писал для
Запада, да и, вообще, относился к нему с подозрением.

Обидно еще и то, что деньги на «искусство хаоса» дает наше же
государство. Да-да, в России артхаус, как и все остальное кино,
существует по большей части на средства госбюджета. Это не значит, что
надо полностью отменить госфинансирование - такие настроения есть, но я
не их сторонник - по-моему, очевидно, что, если оставить киноиндустрию
на совесть продюсеров, то российское кино превратится в
сплошную «Нашу Рашу» и «Любовь-морковь» (боже, не названия, а поэзия!),
ведь, как ни прискорбно, только такое кино в России приносит деньги.

И здесь тоже сложилась двойственная ситуация. С одной стороны,
молодые талантливые режиссеры, не желая иметь ничего общего с позорным
мейнстримом, уходят в артхаус, ориентированный на западные фестивали. С
другой стороны, мейнстрим, который, бесспорно, очень нужен и важен,
становится из-за этого полем, целиком предоставленным разного рода
бездарностям, попадающим в кино путями кумовства и часто не имеющим даже
специального образования. Такой вот порочный круг.

В результате зрителю предлагают выбрать между дебильной пошлятиной от
«весело-находчивых» ребят, оккупировавших сначала ТВ, а теперь
ринувшихся в кино, и угрюмой скукотищей от извращенных «философов»,
отрыгивающих наследием Тарковского и Германа.

И то, и другое, как вы понимаете, не только не способствует формированию национального
самосознания и сколько-нибудь здорового патриотизма, но даже не
удовлетворяет скудные эстетические запросы простого народа, который
усилиями пропаганды в СМИ и реформаторов образования уже деградировал до
предела.

Чем-то это напоминает положение дел в российской оппозиции, которая
представлена, с одной стороны, прозападными либералами разной степени
гнилости и, с другой стороны, национал-демократами разного градуса
отмороженности - другого якобы не дано. Причем и первые, и вторые, как
выясняется при ближайшем рассмотрении даже невооруженным глазом,
преследуют одни и те же цели, которые фактически сводятся к развалу
России. Адекватные же политические силы остаются в тени и, пытаясь выйти
на диалог с властью, оказываются бессильны перекричать хор визгливых
либералов и рыкающих националистов.

Я не случайно заговорил о политике, ведь кино, в отличие от многих
других искусств, требует не просто идей и амбиций авторов, но и огромных
денег на их осуществление, а деньги в современном мире никому не даются
просто так, особенно от «благотворительных» фондов. Деньги сегодня -
это всегда политика - как честно сказал мультимиллионер Мейер Ротшильд,
«дайте мне контроль над деньгами нации, и мне будет наплевать, кто
издаёт её законы». Поэтому, анализируя российский артхаус и его
многолетние тренды, можно поразмышлять не только о культурном аспекте,
но и о политическом.

Заключается он, на мой взгляд, в следующем. Русский народ в нашем
артхаусе (а мейнстрим наш в Европу и не попадает) выставляется перед
европейцами таким униженным и несчастным, что у тех неизбежно возникает
либо чувство отвращения к нашему народу, либо чувство жалости,
провоцирующее, если не желание помочь, то, по крайней мере, готовность
не возражать, когда помочь решат их власти.

Так НАТОвские миротворцы с молчаливого согласия народа уже «помогли» сербам, иракцам, ливийцам (там, правда, и без всякого артхауса обошлось - усилий СМИ хватило), и,
кажется, милосердие новых крестоносцев неуемно.

Можно возразить, что аудитория артхауса - это только интеллигенция,
то есть сравнительно небольшая часть общества, даже европейского, -
поэтому, если и можно говорить о какой-то пропаганде, то уж никак не о
массовой. Но ведь именно лояльность интеллигенции необходима властям в
первую очередь, ведь исторически именно интеллигенция призвана быть
посредником и секундантом в отношениях власти и народа. Иначе зачем она
вообще нужна?

Чтобы меня не обвиняли в пустословии или, тем более, в конспирологии,
которую «развитыми» людьми принято считать мракобесием, процитирую
одного американского политолога, советника администрации Буша младшего,
Майкла Ледина. В одном из интервью он вполне откровенно заявил: «При
Рейгане кто думал, что мы сломаем Советский Союз? А прошло всего
каких-то 8 лет - и что нам понадобилось? Мы просто взяли их диссидентов на зарплату.
И все».

Так что не стоит недооценивать политическое значение
интеллигенции - сама по себе она, конечно, не игрок, но фишка дорогая.
Итак, все вышеперечисленное позволяет говорить о русофобии как о
диагнозе российского артхауса, причем ставшего уже хроническим.

И здесь, на мой взгляд, особого внимания заслуживает вышедший в широкий прокат
осенью этого года фильм Андрея Смирнова «Жила-была одна баба».
Интересен он хотя бы по двум причинам: во-первых, обиженный цензурой
Андрей Сергеевич Смирнов (режиссер «Белорусского вокзала», отец
режиссера и телеведущей Авдотьи Смирновой) не снимал кино уже около
тридцати лет и работал над идеей «Бабы» с 1987-го года; во-вторых, фильм
снят при дружной поддержке таких известных синемафилов как Роман
Абрамович, Виктор Вексельберг, Альфред Кох, Владислав Сурков, Анатолий
Чубайс, Леонид Гозман, Анатолий Сердюков, что само по себе уже
интригует.

Итак, как честно заявлено в названии, фильм повествует об одной
деревенской женщине. Тема, как видите, попадает в общий тренд
российского артхауса, но есть у фильма Смирнова некоторые особенности,
отличающие его от многих артхаусных картин, вышедших на экраны ранее.
Во-первых, снята «Баба» довольно дорого в сравнении с малобюджетными
фильмами Хлебникова или Попогребского. Во-вторых, речь здесь идет об
исторических событиях (драма разворачивается на фоне двух войн, сначала
Первой мировой, потом Гражданской), что нехарактерно для молодых
российских «творцов», сосредоточенных на проблемах современности.
В-третьих, это не просто исторический фильм, но по драматургической
структуре, системе образов и метафоричности претендует на эпос. Наконец,
в-четвертых, «Баба» явно ориентирована на аудиторию внутри страны, а не
на Запад, что подтверждает и сам Смирнов, и специфика выбранного им
материала, и активная реклама его детища на «Первом» канале.

Как и обещал в начале статьи, не буду останавливаться на
художественных особенностях. Отмечу только, что антураж деревни начала
века (декорации, костюмы, реквизит) кажется весьма достоверным, также
впечатляет восстановленный Тамбовский диалект и, вообще, речевые
характеристики героев - видно, что проведена серьезная исследовательская
работа. То есть автор, несмотря на выбранную им эпическую форму,
которая допускает высокую степень условности, приложил немало усилий для
того, чтобы правдоподобие изображаемого было близко к документу.

Так, например, некоторые кадры из ранних картин Эйзенштейна позже
использовались как хроника - да упасет нас Бог от того, чтобы кадры из
«Бабы» воспринимались нашими потомками в-за-правду.

Что же так хотел донести до зрителей Андрей Смирнов, почти четверть
века вынашивавший идею своего фильма? Прочитав интервью с самим
режиссером, можно поддаться обаянию его проникновенных и, может быть,
даже искренних речей, но стоит начать просмотр фильма, как зыбкий мираж
тут же рассеется. И останется только зияющая русофобия, грубая и
отвратительно откровенная.

Кратко проиллюстрирую вышесказанное. Первая сцена - венчание главной
героини и ее первого мужчины (всего их у нее будет четыре, и это только
по согласию - сколько мужчин ее насиловало в кадре, сложно даже
вспомнить). Далее следует сцена застолья: пьянство, песни, всё «как
положено у русских», ну и, конечно, без мордобоя не обошлось - жених
взял да и врезал своей бывшей девке с кулака. Затем первая брачная ночь:
сарай, постель на сене, заговоренная заранее местной ворожеей, Баба со
страху визжит, мужик раздирает на ней платье, берет ее силой,
сунул-вынул, простите за выражение, покурил, хлебнул самогонки из горла и
к стенке отвернулся - о любви в те времена русские люди не слыхивали.
Наутро приходит свекровь, обнаруживает белые простыни и, отрубив голову
курице (прямо в кадре), окропляет их птичьей кровью, чтоб вывесить во
дворе - выходит, либо Баба не чиста была (тогда чего визжала?), либо
заклинания не те читали. Потом начинается супружеская жизнь: пьяный до
мычания муж возвращается с расквашенной мордой после похода налево и
ложится в сарае - туда же свекор отправляет и Бабу, потому что место
свое надо знать, а место бабы завсегда возле ее мужика. Утром,
чертыхаясь, все собираются в церковь на какой-то праздник (судя по
обильному снегу, Рождество, Крещение или Сретение). Идут в стойло за
лошадью, а она подохла - Баба ее накануне напоила холодной водой, а та
простудилась и скопытилась. За это свекор хлещет Бабу хлыстом по спине
да по лицу, в хвост, как говорится, да в гриву. Потом Баба пытается
повеситься, но ей не дают. Вот так на Руси отмечали великие праздники.
Между тем вся семья мужа уже ненавидит Бабу - однажды жена деверя,
которая, кстати, спит со свекром (еще одна русская «традиция»),
уговаривает ее в отсутствие мужиков отдаться какому-то цыгану за полтора
рубля, но Баба отказывается (впрочем, потом гордость свою она оставит и
не раз будет отдаваться разным мужчинам забесплатно). Когда
возвращаются пьяные мужики, Баба находит невменяемого свекра валяющимся в
грязи и помогает ему подняться (вообще, если верить фильму, русские
люди очень любили в грязи повозиться). Свекор же просит поцеловать его,
да не в щеку, а «по-русски», после чего пытается изнасиловать сноху
прямо на дворе средь бела дня (на этой сцене я даже вышел из зала, но
потом заставил себя вернуться). В результате Баба убивает свекра, за что
ее, естественно, снова бьют, а потом изгоняют из деревни. Вот такая вот
пастораль - сколько же тут ностальгии по крестьянской России! И это
только первая четверть фильма!

Как я уже отмечал, фильм претендует на содержание в себе некой
метафоры, о чем свидетельствует и фантасмагорический финал с Великим
Потопом, и история града Китежа, проходящая одним из сюжетных мотивов
через весь фильм. Метафора эта, на мой взгляд, ясна и вполне однозначна:
главная героиня есть глупая и чумазая Россия (неслучайно зовут ее
Варвара - от «варвар»), которую все трахают, а она уж и привыкла - все
равно ни на что другое не годна, да и недолго России-бабе жить осталось -
скоро создатели фильма предрекают ей быть смытой с лица земли.

Главную, на мой взгляд, мысль фильма озвучил второй любовник Варвары,
герой Максима Аверина: «Нет народа окаянней нас!». Для пущей честности я
бы на месте авторов поставил эту фразу слоганом - интересно, много ли
людей пошло бы на фильм с такой рекламой.

Кстати, в качестве слогана для «Бабы» была взята цитата американского, что символично, философа Сантаяны: «Те, кто не помнят прошлого, обречены переживать его вновь». Интересно, на какое прошлое намекают создатели фильма - на Великую Российскую империю, третью по
размерам за всю историю человечества, родину Пушкина, Чехова и
Достоевского, или на Советский Союз, ядерную сверхдержаву, победившую
фашизм в лице почти всей Европы и первой начавшую освоение космоса?

Лично я был бы рад вновь пережить такое прошлое и искренне надеюсь, что
еще переживу. А с такой памятью о прошлом, какой гордится Смирнов, лучше
вообще не жить в этой стране и, уж точно, не снимать кино.

Сам Смирнов в одном из интервью говорит, что темой его картины можно
считать высказывание Константина Леонтьева: «Христианство на Руси еще не
проповедано». Далее цитата: «Русская ментальность в том виде, в котором
она существует, сложилась из крестьянского образа жизни и религии, а
именно эти два сословия - крестьянство и духовенство - были уничтожены
большевиками». Слава Богу, русская ментальность все-таки существует.
Только высоко ли ее ценит Смирнов, если представители крестьянства и
духовенства, сформировавших, по его мнению, русскую ментальность,
изображены у него в фильме натуральными свиньями, уж никак не меньшими,
чем столь ненавистные ему большевики?

В этом отношении примечателен образ слепого священника, пьющего и с
белыми, и с красными. Образ этот вырастает до метафоры, прочесть которую
тоже несложно, особенно тем, кто знаком с Евангелие - слепой пастырь
ведет свое стадо в яму - в данном случае, православие, изображаемое как
некая христо-языческая помесь, ведет и без того заблудшее русское быдло в
бездну истории.

Еще хочется спросить у режиссера: если христианство на Руси не
проповедано, то где же в таком случае оно проповедано? В Европе, где
ныне венчают содомитов? Или, может быть, в Америке, где сатанизм имеет
официальный статус религии?
Надо понимать, что тезис о том, что христианство на Руси (читай в
России) еще не проповедано, не так уж невинен, и бросает густую
раскидистую тень на всю русскую культуру и русский народ, вообще. Ведь
традиционная русская культура, от инока Андрея Рублева до «коммуниста»
Андрея Платонова или даже нелюбимого мной режиссера Андрея Звягинцева,
насквозь пронизана христианством. А русский народ как исторический
феномен вообще обязан христианству своим появлением - до крещения русичи
представляли собой враждующие и фактически говорящие на разных языках
славянские племена, а на мировую арену, как хорошо сказал еще один
Андрей, протодиакон Андрей Кураев, Россия вышла уже со стягом Спаса
Нерукотворного.

Если же автор фильма считает, что Революция была карой русскому
народу за его неверие, то и тут я резко возражу. Конечно, метаистория -
неблагодарная почва для воздвижения каких-либо гипотез, ибо один Бог
знает, куда, как и зачем все мы движемся, - но коль уж затащил меня в
эту область Смирнов своим фильмом, то и я выскажу свое мнение. На мой
взгляд, если рассматривать Революцию как кару русскому народу, то
послана она была, скорее, за тот чудовищный внутренний раскол, который
начался с Петровских времен и далее только усугублялся. Я имею в виду
раскол русского общества, когда элита перестала признавать какую бы то
ни было общность с простым людом, отреклась от него, начала в буквальном
смысле говорить на другом языке, наплевав тем самым на свою землю, свои
корни. Так за двести лет от плевков почву нашу размыло и дом наш, как
следствие, рухнул, в очередной раз проиллюстрировав слова Христа о
всяком царстве, разделившемся в себе. Сваливать же все грехи элиты на
простой русский народ, который, конечно, никогда не был безгрешным -
подло.

В любом случае, как ни трактуй фильм Смирнова на бумаге, а на экране
остается только кровь да грязь да самогонка. Стоило ли двадцать с лишним
лет копить творческие силы, изучать этнографический материал, сидеть в
архивах, чтобы показать «правду» такой?

Можно, конечно, допустить, что длительная работа над проектом фильма
помутнила разум уже немолодого режиссера. Что ж, если не ведал Смирнов,
что творит, то да простит его Бог.

Но каждый в меру понимания общего хода вещей работает на себя и в
меру непонимания - на кого-то другого. Так и Смирнов, наверное, думал,
что все меценаты работают на него, потому что идея его воистину
гениальна, а в действительности это он работал на них и их идею. Ну
зачем, скажите, всем этим богатым и прогрессивным людям вкладываться в
фильм о несчастном русском крестьянстве?

О том, как и почему кино работает с образами истории, я уже писал в статье «...Иван Васильевич меняет профессию-2», поэтому, не совершая вновь экскурса в историю кинематографа, напомню
только, что он всегда был мощным средством воздействия на массовое
восприятие исторического мифа. В той же статье я писал о том, что сейчас
прозападными либерал-иудами народу насаждается новый миф - фильм
«Жила-была одна баба» не просто укладывается в него, а являет собой его
крайнюю по своему кощунству вариацию.

Нам хотят даже не объяснить, а просто втемяшить, что Великой России
никогда не было, как не было у нее ни народа своего, ни веры - только
скоты, готовые поклоняться чему угодно и резать друг друга чуть что.

Великая Россия, мол, как и град Китеж - лишь легенда, причем столь же
красивая, сколь и печальная. Поэтому, чтобы не повторять ошибки
прошлого, надо, во-первых, смириться с этим «фактом», а во-вторых,
привыкнуть к мысли, что мы живем в новой, совсем еще молодой стране
(всего-то двадцати лет отроду).

Действительно, складывается ощущение, что мы со своей «элитой» живем в
разных странах, и все это до боли напоминает ситуацию в
предреволюционной России. Но нет сомнений в том, что их «молодая страна»
будет брошена и растает, едва здесь станет горячо - наша же
многовековая Родина будет только закаляться.

А чтобы она, упаси Бог, не вспыхнула и не раскололась от жара, нам
нужно остужать ее холодом своих умов. Глупость в наше время
непростительна. Так что зрите в корень, друзья - у большинства растений
он сидит глубоко, а потому грязный.

Михаил Енотов, литератор, музыкант, аспирант кафедры кинодраматургии ВГИК