повторюсь:

хозяин отеля Эндрю, по матушке названный Гоббот, но более известный в округе как Старый Хобот, завтракал. перед ним стояла красивая тарелка из заморского фарфора, украшенная позолотой и лазурью. причудливые ложечки и вилочки занимали свои места на столе точно по этикету. зал был драпирован занавесками цвета imperial green, такого де цвета были скатерти. всё было великолепно, но еда не лезла в горло Старому Хоботу.

хозяин отеля вяло и машинально крутил чайной ложечкой, поставленной перпендикулярно в тарелку, в патриотичной овсянке. мысли его так же вяло и уже почти на автомате крутились вокруг событий вчерашнего дня.

гостей пару дней назад прибыло предостаточно. это сулило хорошие барыши, а от выгоды Старый Хобот никогда не отказывался, его так воспитала мама в пику бросившему их отцу. чтобы сын вырос достойный, основательный.

теперь "сыну" стукнуло уже много больше тридцати, он открыл гостиницу, принимал постояльцев, делал деньги и ни о чём не думал, ведя тихий но скупой образ жизни в глуши. пока пару недель назад к нему не приехали люди и, представившись хозяевами всей земли, на которой стоял его отель, делать то, что они скажут. бумаги у них были в порядке, печатей на них было довольно, а сам их вид выражал только презрение и высокомерие. это Эндрю Гоббот понимал. это он боялся и уважал. именно такой с ним была его матушка. и они так же властно распоряжались им и его вещами.

отель был драпирован imperial green, увешан флажками, больше напоминавшими порванный зад, чем что-то приличное, к столу требовалось подавать только овсянку, на столиках в фойе разрешалось держать только газеты Times. прислуге ходить требовалось медленно, голову держать высоко и на все вопросы отвечать: "да, сэр", медленно и невозмутимо.

но все эти нововведения это было полбеды. немного экставагантности в здешнем сельском колорите вряд ли испортили бы бизнес, тем более что новоявленные хозяева гарантировали приезд кучи больших толстосумов со свитами, с которых можно было срубить огромные денжищи, тем более что эти, якобы хозяева земли, отказались от дележа прибыли сразу, поставив лишь одно условие - сделать жизнь одного постояльца невыносимой. при этом можно было делать что угодно, хозяева уверяли, что постоялец будет вынужден всё терпеть и ни за что в суд не подаст. даже тарелки не разобьёт. словом, сделать гадость забитому человечку.

хозяин отеля сразу уточнил - как выглядит этот постоялец? гости ответили - невысокий, щуплый, лысоватый. в общем, не качок.

что ж, за такие деньги Старый Хобот был готов пинать и труп собственной матушки, благо он знал, где она была похоронена. а тут требовалось всего лишь поглумиться над одним из гостей. он так и сказал, когда собирал перед приездом гостей всю прислугу:

- вести себя примерно, как сказали хозяева. я же лично буду бить одного гостя. именно бить. покажу ему, как это делается в нашей деревне. вот этими своими ручищами, - и он ими потряс для пущей наглядности.

новость эта быстро разошлась по окрестности, её даже напечатали в паре бульварных газет. впрочем, в городке и было что всего две газеты - одна бульварные новости, шедшая у жителей на растопку печей, и вторая - печатавшая только результаты скачек и дуэлей да скабрезные фото полуголых мужиков - была чуть мягче и шла в качестве туалетной бумаги и вообще, ввиду наличия фото полуголых мужиков на ура шла у местных жителей в тех же туалетах в качестве наглядного материала для ритуала, который называли непереводимым на другие языки глаголом terjebjon'kat'.

как уже было сказано, гостей планировалось много. и всё было готово заранее.

в назначенный день сутра к отелю начали подъезжать кареты с гостями. Старый Хобот всех встречал лично, постоянно вглядываясь издалека в лица гостей, чтобы не пропустить нужного человека и случайно не оказать ему радушный приём.

радушный приём состоял в том, что гостю при встрече кланялись в пояс все все незанятые слуги, а потом две специально нанятые дочери местного протестантского священника повисали на госте и целовали его в щёчку. это считалось тут милым и очень пикантным. Гоббот бы предпочёл двух сыновей местного мясника, но хозяева земли выразительно покачали головами и от идеи пришлось отказаться.

итак, гости прибывали и в один из моментов гость, вышедший их кареты, очень точно напомнил описание хозяев земли. он был невысок, довольно худ, лыс и кутался в старую серую шинель. ни дать ни взять, дезертир отступающей армии. Старый Хобот довольно улыбнулся возникшему в его голове сравнению.

по его негласной команде слуги повернулись к гостю спиной и якобы наклонились завязать шнурки на своих сапогах. и в этот момент кто-то из слуг не удержался и упал вперёд лицом, заодно утянув своих соседей. гость с интересном посмотрел на кучу малу в грязи, сверху которой громоздился человек с очень обширной кормой.

оркестр, игравший какой-то мотив на тему неприличного флага, по виду напоминавшему что-то порванное, замер, сорвавшись протяжным "ля-соль". в этот момент неизвестно почему дочери священника взяли низкий старт, повисли на госте и в гробовой тишине прозвучало два звонких поцелуя.

хозяин отеля от расстройства не смог выговорить "довольно!", получилось лишь что-то, отдалённо напоминающее "коалы..."

- а они милые, эти коалы, - заметил гость и, схватив машинально протянутую руку, энергично её пожал. крепко пожал. больно пожал.

Старый Хобот вспомнил и побои матушки, и розги, и страшный тёмный чулан, и издевательства соседских мальчишек. за пару секунд рукопожатия он вспомнил всё, что старательно хотел забыть все эти годы. не выдержав, он расплакался.

то, как он плакал, было тоже не сильно плохо. подумаешь, бизнесу это не мешало, а слугам можно было и влепить за слишком смешливые взгляды. нет, это было не так уж и страшно.

хуже было то, что случилось дальше.

на завтрак с дороги всех гостей решено было покормить. всем накрыли огромный стол. богачи расселись как пожелали, завели светскую беседу, обсуждая число своих рабов и хвастаясь числом рудников и собираемым с бедняков налогам. того. особенного гостя, Старый Хобот, внутренне радуясь своей хитрости, посадил за отдельный столик в углу зала.

какое же это унижение для него! - ликовал хозяин отеля. но потом, приглядевшись, сник. да и остальные гости тоже погрустнели и похвальба числом любовников у них сошла на нет.

одинокий гость, вместо того, чтобы есть мерзкую овсянку, которую подавали за общим столом, заказал в баре бутылку водки, солёных огурчиков, борща, пельменей, ухи и пару салатов. потом ещё догнался сладким чаем с блинами с мёдом и, довольный, откинувшись на спинку стула, пускал красивые колечки дыма дорогой сигары.

за общим же столом все хмуро ковыряли овсянку, поглядывая на стаканы с клюквенным морсом. впрочем, более глухие взгляды исподлобья они бросали на хозяина отеля. холодный пот и ком в горле преследовали Старого Хобота до самой ночи, когда он, перед тем как отойди ко сну основательно запер дверь своей спальни, подпёр её стулом, а сам всё равно не смог уснуть в своей кровати и просидел в углу комнаты, дрожа и сжимая в руках старый незаряженный карабин.

возможно он зря ждал покушений от гостей и проделок от слуг. возможно. но рука всё ещё побаливала после рукопожатия, а гость так и не был ничем унижен. развешанные повсюду флаги хозяев земли явственно намекали что случился с ним, если он ничего не сделает до конца встречи богачей в его отеле.

поэтому Эндрю Гоббот сидел в это утро и хмуро крутил чайную ложечку в тарелке нетронутой овсянки, страдая от своего бессилия. ему чудилось, что сейчас придут или разочарованные хозяева земли и отберут его бизнес, или слуги подсыпят ему лошадиную дозу слабительного или гости пристрелят его за овсянку и компот.

он уже было придумал, что надо бы переселить непробиваемого гостя во флигель с тараканами, как подслушал разговор двух богатых гостей. они говорили о том, что тот невысокий и невзрачный мужчина, что кутался весь день в серую шинель, приехал не один. что на рейде стоят три фрегата, два линкора, а на берегу развернула бивуак небольшая группа его солдат в числе две тысячи штыков.

Старый Хобот тихонько застонал. он медленно положил ложечку на край тарелки и без извинений перед гостями вышел из-за стола. понуро переставляя ноги, он поковылял в сторону чулана, желая там закрыться на пару дней без еды и воды. хоть ноги его переставлялись с трудом, руки словно жили отдельной жизнью. левой рукой он держал себя за левое ухо, оттягивая его с силой вверх, а правой рукой нещадно бил себя по правой же щеке. если бы кто-то слышал его тихое бормотание, он был бы обескуражен.

Эндрю 'Старый Хобот' Гоббот бил себя, приговаривая сквозь сжатые зубы:
- плохой мальчишка, дрянной мальчишка, плохой мальчишка, дрянной мальчишка...