Эвона чё. Жил, значится, в Мериканских Соединённых Штатах парняга, а звать его Джим Моррисон. Джим -- это как негр у Гекльберри Финна, только Моррисон белый был. И всё у этого Джима было не как у людей: пойдёт девку до дому провожать -- напьётся, а пить пойдёт -- непременно девке вдует по самое не хочу. А отец у его был как есть солдат, только морской офицер, le amiral vrai. И говорит ентот адмирал Джиму: "Ты это... блядску свою жизнь прекращай, а то лишу наследства. Хошь -- в столяры иди, хошь -- в рыжисёры, только не пей. И стихи не пиши боле, не Пушкин ты и даже не Евтушенко Е. А."

Чё делать? Пошёл Джим (а отчество Джорджевич) с обозом в Лос-Анджелес (это переводится как Архангельск) и поступил там в кинологичну школу, фильму снял, да фильму эту никто не понял: образы, говорят, попахивают субъективным идеализмом, солипсистам тут не место, гоу ту зэ битч (значит, к сучьей матери послали). А Моррисон-то мериканский язык плохо знал и попёрся на пляж.

На пляжу красота: песок в туфли забивается, пальмы гниют, чайки треплются косяк за косяком, луна светит как придурошная. Тут и Манзарек подоспел. Манзарек этот был в очках (вшивый интеллигент), но шибко умный и бабу имел японку: "Спел бы, что ли, Джим, каку хорошу песню про нашу широку мериканску душу". Ну, Моррисон и спел:
Русалка плыла по реке голубой,
Озаряема полной луной;
И старалась она доплеснуть до луны
Серебристую пену волны.

Понравилась Манзареку песня:
-- Давай, - говорит, - ансамбель соорудим, про луну будем петь да заработаем мильон мериканских денег. А Лермонтова не трожь боле.
-- Ансамбель "Двери" назовём, - решил тут Моррисон. - Был у поэта Саши Чёрного (по-мерикански Вильям Блейк) романс про то, как он пьяный в двери не мог попасть. Один в один про наш кровавый режим.

Ну, слово за слово, хреном по столу. Сначала по кабакам пели, а потом пластинки: "Сраные дни", "Моррисон хотел", "Баба из Архангельска" и прочая.

Джим-то хулиган был что твой Есенин. Раз на концерте в Ново-Адском посёлке (Нью-Хейвен по-мерикански) Джим и говорит со сцены: "Все собрались? Церемония начинается? А вот хрен вам!" -- и, натурально, ширинку расстегнул и хрен высунул. Полиционеры смотрят: хреновина что надо, ни у кого такого нет. Ну, позавидовали и заарестовали Моррисона. После того мериканский президент сказал: "Моррисон таперича наша духовная скрепа". Никто не понял, что за скрепа така, но в эти... аналы истории записали.

Вон чё. А джимову жену звали Рыжая Пэм. Страсть она как его любила. Но как раз в командировку уехала, а к мужу баба припёрлась, а баба-то ведьмой была. Бабье колдунство дело нехитрое, наутро ведьма женилась на Моррисоне. Тут Рыжая Пэм из командировки приезжает, видит такой расклад и применяет своё колдунство: "Зачем, - говорит, - Джимушка, тебе эта ведьма костлявая с двумя детьми незнамо от кого, поедем лучше до Парижу, там бабы всё поупитаннее". Понятно, мужик заместо костей завсегда мясо выберет.

Ну и чё. В Париже приехали они в нехорошее место -- Пер-Лашез. В ентом Пер-Лашезе живых мало было, всё больше мертвяки: такое страшное место. Моррисон там споткнулся о поребрик (по-парижски "бордюр"), да так и остался лежать, а вокруг его могила образовалась. К той могиле до сих пор люди ходят: рюмочку опрокинут, сигаретку выкурят, стоят, держатся за леву грудь, где сердце, как будто там есть чему болеть.