Геннадий Гудков — самая интересная фигура в сегодняшней российской политике, потому что с него многое может начаться.

Заметим сразу, что к личным качествам Гудкова это не имеет прямого отношения: в России действуют не люди, а социальные роли, пьеса написана давно, хочешь не хочешь — играй. Разумеется, по природе своей Гудков никакой не оппозиционер, в протест его вытеснила логика событий, и сейчас на наших глазах разыгрывается драма мучительного несоответствия между человеком и его новой нишей.

Гудков оказался в протестном движении, конечно, без всякой санкции Кремля или Лубянки, хотя его долго подозревали в «засланности». Впрочем, если даже его кто-то и засылал, во что лично я не верю — Кремль ведь сначала уговаривает кого-то побыть таким «своим среди чужих», а потом начинает мочить его вполне серьезно, примеры многочисленны, самый свежий — Прохоров. Ну просто устроены они так, что, даже внедрив условного «Штирлица», обязательно его уничтожают (и Семенов это предусмотрел — у него Штирлица посадили и пытали круче, чем Мюллер). Гудков — никак не борец против системы, просто в рядах «Справедливой России» он увидел, как их мочат, и возроптал.

Сбылось предположение автора этих строк насчет того, что в первых рядах оппозиции обязательно окажется элита — именно потому, что у прочих плоховато с чувством собственного достоинства: они привыкли. А элита, наоборот, привыкла, что ей многое можно, и когда об нее начинают вытирать ноги, у нее срабатывает инстинкт: нельзя, как вы смеете! (Для остальных-то граждан это давно повседневность.) Вот почему российская оппозиция с декабристских времен — элитарная, а не массовая: бывший вице-премьер Немцов, бывший премьер Касьянов, бывший гэбешный подполковник, зампред думского комитета по безопасности Гудков. И сколько бы ни злорадствовал сейчас Эдуард Лимонов, настаивая, что истинный революционер может произойти только из народа, а прочие все конформисты и «замаслились в благополучии», — ничего не поделаешь, других взять негде, пора завязывать с марксистской ложью о том, что революцию делает пролетариат.

Русскую революцию в феврале 1917 года делал не пролетариат, а князь Львов и монархист Шульгин; октябрьский переворот осуществляли не пролетарии, а публицист Троцкий, юрист Ленин и матросы; в первом советском правительстве пролетариев не было вовсе. Да и в последующих негусто.

В этом смысле особенно занятен вопрос: действительно ли перед нами начало раскола элиты? Собственно, раскалываться она начала уже после перехода в оппозицию Ксении Собчак: одни улюлюкали вслед, другие солидаризировались с ней.

Гудков действительно способен расколоть депутатский корпус, ибо знает многое про многих. Иной вопрос: следовало ли ему писать письма друзьям-депутатам с просьбой оставить его в Думе или гордо швырнуть удостоверение в лицо Андрею Исаеву? По всем законам революционной логики получается второе, но оно-то как раз восстановило бы против Гудкова всех. А потому его конформистский и даже пугливый шаг — с намеком, однако, на возможные будущие разоблачения — может оказаться более эффективен.

«Ребята, я же ваш! — напоминает Гудков. — Так же поступят с вами, стоит вам открыть рот!» И в самом деле, прекращение депутатских полномочий может оказаться опасным прецедентом.

Гудкова могут пожалеть не из гуманитарных, а из шкурных соображений, но если такие пожалевшие в самом деле найдутся, это докажет, что никакого монолита у Путина больше нет.