В фильме собраны свидетельства о случаях благодатного общения со святыней, которые произошли в обычных семьях из Екатеринбурга, Тюмени, Магнитогорска, Красноярска, Ульяновска, Москвы. Для людей прикосновение к поясу Богородицы было последней надеждой стать родителями.

ИЗ "ПОПЫТКИ НОМЕР НОЛЬ" 5. СКОЛЬКО БЫ ЕМУ СЕЙЧАС БЫЛО? Роналд-кочерга и сияющий Михал Сергеич обменивались супругами на палубе противолодочного крейсера «Пушкин». Непротокольная улыбка простака-ирландца шириной превосходила щуку из рыбацких баек. Генсек держался на манер обтекаемого колобка, взяв под руку обеих женщин, теперь уж точно своих. Замерла в ожидании дозволенного поцелуя напудренная Нэнси, Раиса Максимовна щурилась, помня о строгом положении анфас. Обе придерживали шляпки. - Раечка-то наша! – О. скосилась на ч/б экран, колдуя над сковородкой, где лук для жареной печенки уже пошипливал. – Купишь такую шляпку? В Таллине. - За ней и еду! - Купи, Васечкин! А коммунизм? - Что «коммунизм»? - Коммунизм когда отменят? - Отменять идею? Ты о чем? – Краев подался с табуретки, деля кухоньку раскинутыми руками надвое, невольно передразнив улыбку Рейгана. - Мне лучше, как у Раисы Максимовны! – О. выскользнула из-под такого заграбастыванья. …Весь июль О. просидела у раскрытого на темный двор окна, без макияжа в чалме после мытья головы и грубом, рваном подмышками халате, делая карандашные наброски, перемежаемые чтением «Истории» для выпускных классов и «Волшебной горы». Когда удавалось что-то наварить с фотографами – а без них что за работа? - Краев притаскивал флоксы, помидоры, «Цымлянское» либо «Негру де Пуркарь», дыню, чеддер (на крайний случай – плавленый), реже сочные, размером с миниатюрный пень (только без концентрических прожилок и колец) куски говядины, сам отбивал и сам все нарезал готовое, красиво раскладывая по тарелочным ободкам. О. спала до полудня, порой до 3-х, ложилась гораздо позже Краева-жаворонка, продолжая в полусне лопотать недописанные слова. Опасения первых минут первого же вечера были безжалостно затоптаны, как тлеющие окурки. «Домашняя» О. его не то, чтобы устраивала, не то, что бы она была в его власти, он словно касался чистого листа жизни, дул на него, разминал. Кухня, распахнутая на июльские липы, отфильтровала запахи двора, пацифик, тушью наведенный на зеленой, грубо крашенной стене, пульсировал в неверном полете мошкары вокруг О. (перестала краситься – куда выходить?) и Краева, который все это незаслуженно-заслуженное воздаяние принимал. Он полюбил возвращаться с экскурсий вечерами со стороны детсада и трех этажей, сложенных пленными немцами. Сквозь хаотические заросли первым – паф-паф! - целилось залепленное желтыми газетами окно соседа (дела о якобы пропавшей, о якобы «Сессне», якобы уменьшенной до размеров жилища и вопреки всем законам физики туда проникшей - не завели, никого не интересовала опечатанная комнатушка, лето - живи – не хочу), на этом фоне и выпрастывалась ночниковая лампа, от мурлыканья которой сводило мышцы языка. Отпущен был этому аутизму, этим берложьим объятьям под зубрежку пунктов Эрфуртской программы, без малого месяц. А дальше с первых же дней южнее Сухуми, где к марле занавесок подкрадывался гребешок холмов, пахло паутиной, свежей киндзой, подложенной под виноград (а для остроты - куриным пометом), зацвели трещины в «отношениях», как на витраже (подделке под венецианский). Все чаще и на его руках в воде, и застегивая босоножку над умывальником у выхода с пляжа, О. была одна, сосредоточенная, отсутствующая. Краева это злило и еще сильней привязывало — слишком помнилось, как чуть что, бросалась О. ему на шею, но удержать себя не позволяла, под любым предлогом - «жарко, пусти!». До шести вечера только в комнатах и можно было спастись от жары – от жары, но не от канонады петушиных оргазмов, а за фанерной стеной отзывчиво резвились спортивного типа девица с пирсингом и ее накачанный спутник, тоже москвичи – впрочем, О. штамп о прописке предстоял месяца через два. - Не передумал? Они лежали, разделенные «Волшебной горой» – О. уронила на Краева обложку – и его сборником (в голове), который составлялся, пересоставлялся бесконечно, давая экзотические побеги поверх заборов, смоковниц и полуразрушенных балкончиков на всем извилистом спуске до шоссе перед входом на пляж и обратно – по вязкому зною. Промедлить с ответом чуть более секунды, означало обессмыслить тот первый вечер и ночь с «вознесением» Роман Матвеича, но Краева опередили: - Хочешь? Спросила и равнодушно, и нет. Два оттенка сразу. Второй произвел бурю. Раньше такого не водилось, раньше он брал ее сонную. Пусть притворно сонную. Заторопился, зажатый, серьезный. Самый момент - выстрел – неуклюжий вскрик, внутри же, кроме отчаянно победного «ну, наконец-то!» растерянный отлив разочарования. Теперь очередь шептать «прости» была его. Не ответила рыбка, хвостиком плеснула. Уголком простыни с гадливостью (радостной!) оттерев на внутренней стороне бедра бедные следы мужского салюта. Убей меня. Его убить – она бы и не заметила. В Киеве ждали вещи, надо было туда лететь («ты ведь не передумал?»). Нет. Рассеянно проводил на рейс – от взлетной полосы вдруг пахнуло коридором перед соседовой дверью. Это было реальней их поездки сюда, реальней моря и мелкой-мелкой при впадении в него Келасурки, где Краев нарыл песка, чтобы месить его в Москве джезвой, пока не вспыхнет шапка пузырьков под самым выходом из горловины. Кофейню с лавками на воздухе, где О. после каждой выпитой порции опрокидывала чашечку от себя, всматриваясь в осадочную вязь рисунка, навестил специально для консультации: какой песок взять, чтобы совпадал вкус – с какого места? - Адын? – участливо поинтересовался юнец в колпаке, всякий раз сжиравший глазами вырез на сарафане О. – Вазьмы Москва (он подмигнул) – сварю! Каждый утра. Вам, жена. Куда отпустыл? - За сколько в месяц? - Э-э! Денег не хватыт. - 200? - Почему 200? Дэньги… - он махнул мечтательно, - какой разница? Ты точно не будет. Рейган не позволит! Сигналы, уловленные декабрьским телерепортажем с «Пушкина» вторили чутью О. – и у нее все только-только начинается. Ребенок от Краева возможен при одном условии: она уезжает к матери в Сарапул. «И меня ты больше не увидишь. Ни меня, ни его. Выбирай». Назавтра же после ультиматума отправился к вечерне в Троице-Сергиеву, за благословением против аборта. Готовый пожертвовать этим ребенком, лишь бы она осталась, она вместе с их июлем, которого, по всем логикам (и его же собственной, самой безжалостной) не могло быть нигде, ни в одном из временных отростков, - мыслимых теоретически, но по энергетике перехода (физики бы посмеялись такому дилетантству) – отнюдь. Поди, не первый раз? - грузный о. Дмитрий (поговаривали – из богемы) не щадил причастников, – Любила… разлюбила… Половина жизни-то, большая - он с воинским равнодушием оглядел Краева, - прошла! Вверх-вниз - пожевал губами, нагибаемую голову покрыв платком, и пристукнул по ней в четырех местах увесистыми пальцами. («Как попоной», - некстати сравнилось оглушенному, конечно же, диагнозом отнятых лет). И ведь не хватило веры. В итоге все сделал, как просила. Нашлись (взаймы) и деньги, нашелся молодой – с шуточками – доктор через институтскую ее новую подружку – делал с обезболиванием. Подружку же – она частенько ночевала у них на полу единственной комнаты, и ревновал не к ней, - к часам похищенным ею. К общему их веселью, секретам, курению взахлеб. Теперь, возвращаясь двором, если не видел слева от расклешенных газет зажженной лампы, злобно ускорял шаг, а если мерцало – еще не факт, что застал бы одну, пусть зыбкую, встрепанную, и опять же, недотрожную (все предчувствия сбывались, как снежный ком), но ведь одну, и значит, оставляющую шанс вернуть июль хоть в декабре, хотя бы проекцией, типа гербария. За неделю до Нового Года все было кончено. Нервную, курившую до последнего, и чуть что – порывающуюся на рыдания, отвез в больницу за «Молодежной». Экскурсии кому-то сбагрил, было паршиво, решил навестить сокровенных места – и уже с первого, с Таганки, где вниз от вечной реставрации Мартина Исповедника откидывается Большой Дровяной, стиснула тошнота, будто бы рожать – или не рожать – ему. Единый позволял заходить в метро бессчетно, но как пересел на Кольцевую, так и забылся, выйдя на слякотную темень к своим же утренним затоптанным следам через две или три жизни. Той же дорогой он вел назад О. сквозь фонарную синеву. И только в эти минуты она безраздельно ему принадлежала. В деревенском платочке (обещанную шляпку потеряв на вечеринке у сокурсников), летящая, воркуя и себя же пересмеивая, она пошатывалась – было действительно скользко, или это Гольфстрим подставлял раскатанную дельфинью спину? – хлопья не успевали сбиться в снежки, съедаемые; так выносят из приливных оползней и бережно кладут, с замедлением, на груботканое покрывало тахты – оно самое, оно и есть, обратный рапид, имена забили рот хлопьями – двух мало? – вы сидите в скромном бюргерском трамвае, вдруг: «А сколько бы ему сейчас было?» (почему-то всегда сначала думается, что мальчик), потом пьете друг напротив друга (бросила вашего же разлучника, уйдя в яркий, как хлопушка, но ведь и подлинный, красивый роман, как на шампур, насаженный на стальную ветку между вокзалами-близнецами; вы чокаетесь – дескать, давай все простим! и опять буравит бесполезным: «А сколько бы ему сейчас..? Или ей? Нет, ему, наверное…Я так жалею…», - но теперь ты вылечен, у тебя юные сосуды, прежняя жадность, совсем не мстительная, оно тебе зачем, если, наконец-то, бери? Тебе – ты позволил, слабак, и вот, впущенный, обживший эту слабость со всех сторон, скоблишь, трешь до дыр, потому что сорванное с гаек и костей, недолюбленное, любимое по ошибке (из гордой готовности «все равно кого»), однажды врывается и валит муторными хлопьями по мозгам, кувыркающим душу, которой весело, если не поздно, капать на подзеркальник и прятаться за солеными, радужными брызгами криков: «Убийца! Убийца! Убийца!».

Об этом сообщили «Русской службе новостей» в пресс-службе столичного главка МВД. С заявлением в полицию обратилась сама школьница. Она рассказала, что молодой человек кавказской внешности изнасиловал её недалеко от станции метро «Кузьминки» прямо на улице. Преступление произошло около семи утра в су...

В связи с последними событиями вокруг НКО, которые финансируются из-за рубежа, на сайте звучало много призывов опубликовать их отчёты, но чаще всего эховцы требуют друг у друга начать с себя, чтобы потом было сподручнее разбираться с другими