Опять из Прудниковой:
"…Если смотреть на все с позиций демократической теории, то смысл спора об Учредительном Собрании вообще непонятен. Невооруженным глазом не разглядеть, чем отличалась эсеровская программа от большевистской — там говорилось практически одно и то же. Существенные разногласия были лишь в одном пункте: эсеры считали Учредительное Собрание высшей властью, которая должна определить дальнейшую форму правления, а большевики требовали, чтобы Учредительное Собрание признало и дало статус законной власти уже сложившейся советской системе и, соответственно, Совнаркому. Не все ли равно, какое именно правительство будет реализовывать одну и ту же программу?
Но если взглянуть на ситуацию с точки зрения управленческой практики, то сразу же видно, что это позиции антагонистические. У нас вообще очень не любят признавать по отношению к истории то, что в сегодняшней России знает каждый бомж: дело не в программах, дело в политической воле и в исполнительном механизме.
Возьмём все тот же вопрос о мире. Эсеры в январе, как и большевики в октябре, хотели созвать мирную конференцию. После «декрета о мире» это уже пытались сделать Советы — их предложение попросту не услышали. «Это потому, — говорили эсеры, — что Советы не являются законной властью. А вот если это сделает настоящая власть, избранная Учредительным Собранием, то к ней не смогут не прислушаться». А если не прислушаются — что тогда?
А вот тут-то и начинается самое интересное. Не получив ответа на свои мирные предложения, большевики мгновенно начали сепаратные переговоры с Германией. А как поступило бы «законное правительство»? Девять из десяти, что оно продолжало бы тупо призывать к мирной конференции, в промежутках между обращениями воздевая руки по поводу непонимания Европы. И тянулась бы эта резина до тех пор, пока события не закончились бы естественным образом: либо прямым военным поражением России, либо ее типа победой, после которой она осталась бы с чудовищными долгами и перспективой колонизации, прямой или экономической — как сложится. Один из десяти, что правительство все же пришло бы к идее сепаратного мира, который был бы торпедирован на уровне исполнительной власти. Купить народное представительство невозможно технически, правительство — уже легче, а купить конкретных исполнителей — совсем просто. Мы еще коснемся роли Троцкого в срыве сепаратных переговоров. Можно ли утверждать, что он действовал бескорыстно [220]?
И так в любой области бытия. Если бы большевики честно придерживались демократических механизмов, то итогом работы Учредительного Собрания неизбежно стало бы избрание очередного коалиционного правительства. По сути, в любом составе оно получилось бы реинкарнацией «временных» — бесконечные дискуссии о каждой мелочи плюс полное бессилие во всем, что касается принятия решений, не говоря уже о конкретных действиях. А поскольку туда гарантированно не вошли бы ни Ленин, ни Троцкий, да и вообще никто левее Каменева — сила-то на правых скамьях! — то и большевистская часть правительства получилась бы не лучше социалистической. Нет, они все были бы полны самых лучших намерений и говорили самые красивые слова, вот только ничего не смогли бы сделать. В конце концов они бы подали в отставку и ушли с чувством сбереженной политической девственности…
Россию жалко!"