опасностей. Преодоление собственного страха, естественного инстинкта самосохранения. Испытание себя на прочность. Кто-то со временем уходит в обычную, размеренную, ответственную, законопослушную жизнь среднестатистического человека, нормального работяги и более-менее примерного семьянина. Другие до старости остаются "безбашенными" экстремалами, живыми легендами и уходят на покой, когда уже физические силы не позволяют больше бросать вызов судьбе. А многие - гибнут. Они разбиваются о землю или на своих "железных конях", их заваливает в пещерах, они срываются со скал, тонут, их убивают бандиты или озверевшие менты. Иногда они не погибают, но остаются навек прикованными к коляске инвалидами. Наверно, это хуже смерти... Румата всю свою сознательную жизнь шел на риск. Серьезный риск. Он рассказывал мне, как едва не погиб во время очередного ночного рейда по метро, встав промокшей ногой на контактный рельс с поврежденной изоляцией. И какую эйфорию испытал, когда всё же вылетел с путей на платформу и осознал, что живой. Рассказывал, как его избивали менты в отделении, куда его доставили, когда он в который уже раз попался в метро ночью. Как в него стреляли, когда он сунулся, по-видимому, в ход, ведущий в спецметро. И еще много чего. Но Румата отнюдь не был латентным самоубийцей, которому надоело жить и который ищет смерти. Он любил жизнь и жил ярко и интересно. Был веселым, общительным, очень активным парнем. Авантюристом в хорошем смысле слова. Был ли он добрым? Сложно сказать... Румата-Коршун мог быть весьма недобрым на язык, но он явно был не из тех, кто делает гадости ближним. Но и не из тех, кто подставит другую щеку. Да, он нарушал закон. Можно сказать, что практически вся его диггерская активность была одним повальным административным правонарушением. Другое дело, что реального вреда от его правонарушений практически не было. Скорее, даже была определенная польза. Такие, как Румата "держат в тонусе" службы безопасности, не дают им расслабиться. Это своеобразная игра в кошки-мышки. Да, Румата не был святым, но и не претендовал на святость. Был веселым выпивохой (но не пьянью и, тем более, не алкашом и, уж конечно, не наркоманом) и матерщинником. Главное же - хорошим другом. Об этом говорят в один голос те, кто имеет существенно большее, чем я, право числить себя его друзьями. Его называли светлым человеком. Я с этим соглашусь. И дело не в том, что "о мертвых или хорошо, или ничего". Если бы мне нечего было сказать о нём хорошего, я бы промолчал. Просто промолчал.
Когда кто-нибудь из них, этих парашютистов, диггеров, стритрейсеров, байкеров и всех прочих, встречает свою гибель, его оплакивают родные и друзья, а всевозможные добрые, умудренные, ответственные, законопослушные, буржуазные сограждане, менеджеры по продажам, администраторы, программисты, врачи и учителя средних школ, галстучно-пиджачные яппи, сокрушенно качают головами, выражают сожаления и соболезнования, сетуют на неосторожность, авантюризм и безответственность. Они будут приводить погибших в пример своим детям и убеждать не идти этим скользким путем. И ведь они правы... А что можно им возразить? И надо ли? А кто-то возьмет и заявит, что, мол, так дураку и надо, сам, мол, нарвался, начнет нести херню о премиях Дарвина и о том, куда родители смотрят и как воспитывают... С такими хочется спорить. До хрипоты, до одури. Или просто ответить матерной тирадой. Или еще проще - вдарить хуком в челюсть...
Можно сколько угодно обвинять этих рисковых парней (и женщин) в глупости и безответственности. Говорить о том, что они бездарно растрачивают свою жизнь. Что ими движут комплексы неполноценности. Спрашивать их: "А что и кому вы хотите доказать?" Призывать пожалеть родителей, супругов, детей (у кого они есть). Распинаться о бессмысленности их гибели. Многие так и делают. А я? Пожалуй, я всю свою жизнь такими людьми искренне восхищался. Помните, как в песне "Вершина" Владимира Высоцкого:
И пусть говорят - да, пусть говорят!
Но нет - никто не гибнет зря, так - лучше, чем от водки и от простуд.
Другие придут, сменив уют на риск и непомерный труд, -
Пройдут тобой не п