В поисках рецепта укрепления разрушающегося института семьи и демографического оздоровления российского общества нередко можно услышать апелляции к зарубежному опыту семейно-демографической политики.
При этом, на наш взгляд, незаслуженно игнорируется собственный исторический опыт, который следует признать положительным по целому ряду критериев.
На протяжении всей истории в русской культуре особое место занимала семья. Именно в семье и, собственно, семьей во многом формировалась национальная культура, этический «кодекс» социального поведения и, наконец, именно семья являлась и является первичной колыбелью национального мировоззрения для подрастающих поколений. Семья также выступает базовой единицей в иерархии демографических образований, в связи с чем вполне справедливо утверждение о том, что население представляет собой не столько совокупность людей, сколько совокупность семей и лишь по традиции рассматривается как совокупность индивидов, не различающихся ничем, кроме возраста и пола. На самом же деле люди живут семьями[1]. В семьях рождаются, взрослеют и умирают.
Существует множество дефиниций семьи, выделяющих в качестве семьеобразующих отношений различные стороны семейной жизнедеятельности, начиная от простейших и крайне расширительных (например, семья – это группа людей, любящих друг друга, или же группа лиц, имеющих общих предков либо проживающих вместе) и заканчивая обширными перечнями признаков семьи[2].
По своей смысловой емкости выделяется определение семьи как исторически-конкретной системы взаимоотношений между супругами, между родителями и детьми, как малой группы, члены которой связаны брачными или родственными отношениями, общностью быта, взаимной моральной ответственностью и социальной необходимостью, в которой обусловлена потребность общества в физическом и духовном воспроизводстве населения[3].
В институциональном понимании семья как совокупность социальных институтов – это социологическая категория, отражающая обычаи, законы и правила поведения, которые закрепляют отношения родства между людьми[4]. Семья как полифункциональный институт общественной системы представляет собой устойчивую форму взаимоотношений между людьми, в рамках которой осуществляется основная часть их повседневной жизни: сексуальные отношения, деторождение, первичная социализация детей, значительная часть бытового ухода, образовательного и медицинского обслуживания, особенно по отношению к детям и лицам пожилого возраста[5].
По мнению социолога-фамилиста А. И. Антонова, семью создает отношение “родители – дети”, а брак оказывается легитимным признанием тех отношений между мужчиной и женщиной, тех форм сожительства или сексуального партнерства, которые сопровождаются рождением детей. Для более полного понимания сути семьи следует иметь в виду пространственную локализацию семьи – жилище, дом, собственность – и экономическую основу семьи – общесемейную деятельность родителей и детей, выходящую за узкие горизонты быта и потребительства.
Таким образом, семья в социологической интерпретации – это основанная на единой общесемейной деятельности общность людей, связанных узами супружества – родительства – родства, и тем самым осуществляющая воспроизводство населения и преемственность семейных поколений, а также социализацию детей и поддержания существования членов семьи. Лишь наличие триединого отношения супружества – родительства – родства позволяет говорить о конституировании семьи как таковой в ее строгой форме. Факт отсутствия одного или двух из названных отношений характеризует фрагментарность семейных групп, бывших прежде собственно семьями (по причине повзросления и отделения детей, распада семьи из-за болезни, смерти ее членов, из-за развода и других видов семейной дезорганизации) либо не ставших еще семьями (например, молодожены, характеризующиеся только супружеством и ввиду отсутствия детей не обладающие родительством (отцовством, материнством) и родством, кровным родством детей и родителей, братьев и сестер[6].
Возникновение на Руси института полноценной семьи в вышеприведенном понимании было связано в первую очередь с принятием православного христианства (988 г.). Ни одна мировая религия, на наш взгляд, не отводит столь важное место семье в системе вероучения, как христианство. В данном отношении Православие можно без преувеличения определить как семейно ориентированную религию.
Предшествующие модели супружеских взаимоотношений в рамках языческого мироощущения нельзя назвать собственно семейными. Отношения мужа и жены в язычестве строились не на социальной иерархии, продиктованной логикой жизни, а на изначальной конфликтности. В славянском язычестве женщина характеризовалась мистической субъектностью, ее тайная «сила», как правило, злотворная, являлась причиной ее власти над мужчиной и внушала у последнего страх, почтение, ненависть и в определенной мере способствовало насилию[7]. Смягчение нравов и нормализацию отношений в русском семейном быту связывают с окончательным утверждением Православия в конце ХVI в.[8]
С распространением христианства тесно связана и гуманизация детско-родительских отношений, а также самого отношения к детям. Если в язычестве – на первый план выступают отношения между поколениями, причем не в культурном, а в чисто биологическом смысле, то в христианской культуре отношения отец–ребенок и мать–ребенок имеют важное и самостоятельное значение. В результате изменения детско-родительских отношений с приходом Православия на Русскую землю постепенно отмирала и практика человеческих жертвоприношений, в т. ч. новорожденных младенцев[9].
Глубокое взаимное уважение и ответственность друг перед другом характерна для детско-родительских отношений у русского народа не только на протяжении детского и подросткового периода, но и, что особенно важно, во время совершения главных жизненных событий – выбора супруга и вступления в брак. Уважение родителей и старших в целом, характерное для русских, раскрывается во всей полноте при изучении подготовки к свадьбе.
Процесс гуманизации (христианизации) брачно-семейных отношений, начавшись в Х в., занял не одно столетие и впоследствии коренным образом изменил как базовую социальную ячейку (семью), так и облик всего русского общества.
Сложившаяся традиционная модель брачного поведения русского народа, которая содержала в себе коренные этнические традиции и нормы христианской морали, с одной стороны, повторяла подобную модель других европейских обществ, но, с другой стороны, имела свои особенности.
В любом традиционном социуме такие демографические показатели как средний возраст вступления в брак и доля лиц, никогда не вступавших в брак, были намного ниже сегодняшних аналогичных показателей. Социальные нормы аграрной культуры определяли высокий уровень брачности. Однако, несмотря на свою универсальность, эти нормы не были полностью идентичными для России и западноевропейских стран. Достоверная информация о брачности, которая имеется с XVIII в. показывает, что в странах Западной Европы сложилась принципиально иная модель брачного поведения, отличавшаяся более поздним возрастом вступления в брак и высокой долей окончательного безбрачия[10].
Как показывают специальные исследования, в дореволюционной России вплоть до конца XIX века доминировал традиционный тип брачности, для которого были характерны такие отличительные черты как ранняя брачность и всеобщность брака (в брак вступали практически все представители каждого поколения). Исключением являлась небольшая часть людей, которые вынуждены были оставаться вне брака по состоянию здоровья или вследствие сознательного отказа (например, из-за монашества). Во второй половине XIX – нач. XX вв. к возрасту 45-49 лет лишь около 4% мужчин и 5% женщин оставались вне брака[11]. Собственно, только такой тип брачности, который на фоне высокой смертности и неограничиваемого деторождения господствовал в тот период в России, и мог обеспечить необходимое возобновление поколений.
Исходя из данных межстрановых ретроспективных сравнений[12], отметим, что в европейских странах подобный тип брачности на рубеже XIX и XX вв. присутствовал, в основном, в регионах православной культуры: в Сербии, где процент безбрачия для женщин составлял 1%, для мужчин – 3%), в Болгарии (1% – для женщин; 3% – для мужчин), в Румынии (3% – для женщин; 3% – для мужчин) и в Греции (только в отношении женщин (4%), для греческих мужчин этот показатель в указанный период был несколько выше (9%)). Среди католических стран подобные показатели наблюдались лишь Венгрия (4% – для женщин; 5% – для мужчин).
Остальные 12 европейских государств[13], а также Австралия, Канада и США, по которым имеются сопоставимые данные, демонстрировали совершенно иной тип брачности, что отражалось, в том числе, и на удельном весе лиц, никогда не состоявших в браке к концу бракоспособного возраста. Если в Польше, Чехии, Германии и Испании среди 45–49-летних женщин доля никогда не вступавших в брак находилась в диапазоне 7,8%–10,2%, то в Австрии, Англии, Нидерландах, Швейцарии, Бельгии и Швеции их доля колебалась в районе 13%–19%. Италия и Франция с показателями женского безбрачия в 10,9% и 11,2%, соответственно, занимали промежуточные позиции в перечне стран с высокой долей окончательного безбрачия среди женщин.
Аналогичная ситуация в отмеченных странах сложилась на тот момент и в отношении мужского безбрачия. В Польше, Чехии, Германии и Испании доля 45-49-летних мужчин никогда не состоявших в браке находилась в пределах 6,1%-8,2%; Промежуточные позиции в странах с высокой долей мужского безбрачия наблюдались во Франции, Италии, Австрии и Англии – 10,4%-11%, а максимальные значения были зафиксированы в Нидерландах (13%), Швеции (13%), Швейцарии (16%) и Бельгии (16,1%).
Немаловажным вкладом Православия в формирование модели русской семьи стал отход от беспорядочных половых связей и полигамных брачных отношений и закрепление моногамной формы брака как единственно приемлемой социальной нормы. Церковь в форме церковного права и государство (в лице православного правителя) в форме светского права создавали юридические документы, в которых сначала ограничивались, а потом запрещались полигамия, наложничество, прелюбодеяние, традиционно принятые во времена язычества и свидетельствовавшие об автономии брачного и сексуального поведения в дохристианскую эпоху[14]. Таким образом создавались нормативные условия для максимального благоприятствования распространению единобрачия.
В данном контексте важно отметить решительное осуждение русскими добрачных связей, которое четко прослеживается в многочисленных источниках XVI–XIX вв. «Беречь и блюсти чистоту телесную и от всякого греха отцам чад своих как зеницу ока и как свою душу… Если дочери у тебя, будь с ними строг тем сохранишь от греха: чтобы не посрамила лица своего, пусть в послушании ходит, а не по своей воле, а то по глупости осквернит девство свое, будет всем знающим тебя в посмешище, и осрамишься пред множеством людей. Если отдашь замуж свою дочь невинной, то великое дело сделаешь и в любом обществе похвалишься, и при конце жизни не будешь плакать о ней»[15]. Такие идейные основы брачно-семейной жизни донес до нас «Домострой» (XVI в.), конституирующий устами протопопа Сильвестра социальные нормы средневековой Руси.
Аналогичные нравственные установки можно найти также в литературно-педагогическом произведении начала XVIII века под названием «Юности честное зерцало, или показание к житейскому обхождению, собранное от разных авторов»[16]. В данной книге, имевшей особую популярность и переиздававшейся вплоть до конца XIX в., в разделе о девической чести среди двадцати обязательных добродетелей для девушек особо указывается на «девственное целомудрие, когда человек без всякого пороку или с другими смешения и без прелести плотские наружно и внутренно душою и телом чисто себя вне супружества содержит…»[17].
О том, какое значение уделялось сохранению целомудрия до брака, ярко свидетельствуют и некоторые элементы русских свадебных обрядов. Одним из них является «бужение» молодых во время первой брачной ночи, после чего их вели в избу, где продолжался пир и демонстрировали рубашку новобрачной. Если молодая оказывалась непорочной, ей и ее родне оказывали большие почести, если же нет, то подвергали всяческому поруганию. При благоприятном исходе пир принимал бурный радостный характер. Если же молодая была «испорченной», ее родителям и крестным подавали пиво и вино в дырявом стакане (решете), надевали на них хомут и т. д. Нередко подобному порицанию подвергалась и сваха («свахе первая чарка и первая палка»). Обычай показа рубашки бытовал довольно широко: в одних уездах молодая отдавала рубашку (свою честь) свекрови, а та расстилала ее у входа в дом; в других – ее вывешивали на обозрение всей деревни. Нередко после доказательства добрачной чистоты невесты начинали бить посуду, приговаривая: «сколько кусочков – столько сыночков, сколько в лесу кочек, столько дочек»[18], что свидетельствовало о многодетных репродуктивных установках наших соотечественников в то время.
Однако необходимость воздержания от добрачных связей касалась не только девушек. Добрачная невинность последних привлекала большее внимание с одной стороны, потому, что, в отличие от мужчин, в данном случае всегда существовала возможность отследить физиологические изменения, вызванные дефлорацией (лишением девственности), а с другой – из-за риска внебрачного рождения, который по известным причинам распространялся только на девушек. Рождение внебрачного ребенка порицалось общественным мнением и приводило к социальной изоляции незамужней матери, практически исключая, в случае отказа отца ребенка на брак, всякие шансы на замужество.
В то же время строгий нравственный запрет на преждевременные половые отношения в равной степени распространялся и на мужчин. Не случайно юноше не доверялись некоторые сельскохозяйственные работы, например, посев, который ассоциировался с оплодотворением. Более того, покидать деревню молодым людям разрешалось только под присмотром взрослых[19]. Парень, имевший до свадьбы физическую близость с женщиной, тоже считался испорченным, ему вредила «подмоченная» репутация, и его называли уже не парнем («малым»), а «мужиком»[20]. В вышеупомянутом произведении петровской эпохи, помимо правил поведения для девиц, содержатся следующие наставления для отроков: «Отрок имеет быть трезв и воздержан… От чужеложства (блуда), играния и пьянства должен каждый отрок себя вельми удержать и от того бегать, ибо из того ничто ино вырастает, кроме великой беды и напасти душевные и телесные и душевные, от того ж рождается и погибель дому его, и разорение пожиткам»[21].
Объявляя «брак честен» и «ложе непорочно»[22], Православная Церковь всегда критически относилась к супружеским изменам, считая их смертным грехом. С утверждением на Руси христианства Церковь, ограничивая сексуальное поведение рамками моногамного брака, тем самым укрепляла социальные институты брака и семьи. По сравнению с «блудом» супружеская неверность считалась более серьезным прегрешением. Измена жене или мужу считалась настолько неприемлемой, что могла стать исключительным поводом для расторжения брака, что было весьма редким событием в христианский период отечественной истории. Понятие чести для крестьян, которые в дореволюционной России составляли 85-90% населения, для мужчин включало отсутствие оснований для оскорблений (в том числе за безнравственный образ жизни) и умение ответить за незаслуженные поношения, а для девушек и женщин, – соответственно, добрачную чистоту и отсутствие измен. Нарушение супружеской верности рассматривалось не только как предательство супруга и совершение тяжкого греха, но одновременно являлось вызовом всему обществу, в связи с чем могло стать предметом серьезного обсуждения на общинном сходе. При обвинении одного из супругов в измене обвинитель должен был доказать на сходе обоснованность своих претензий. Если это удавалось, то виновная сторона подвергалась жесткому общественному осуждению. В течение года такой человек не имел права посещать соседей и был нежеланным гостем в любом доме. Его честь в глазах общины была навсегда потеряна. Особенно предосудительной считалась неверность жены – хранительницы домашнего очага и благочестия.
Семейная честь, построенная на православных нравственных принципах, формировала стойкость национального характера, удивительное мужество и готовность к самопожертвованию. Одной из ярких иллюстраций к сказанному является пример княжеской доблести из далекого 1238 года, когда войско хана Батыя приблизилось к пределам Рязанского княжества. Местный князь Федор Юрьевич, возглавив посольство, отправился тогда к Батыю, чтобы постараться отвести беду. Последнему же донесли, что у князя красивая жена. «Царь Батый лукав он был немилостив, распалился в похоти своей и сказал князю Федору: «Дай мне, княже, изведать красоты жены своей. Благоверный же князь Федор Юрьевич посмеялся только и ответил: «Не годится нам, христианам, водить к тебе, нечестивому царю, жен своих на блуд. Когда нас одолеешь, тогда и женами нашими владеть будешь»»». Батый разъярился и тотчас повелел убить князя, а тело его бросить на растерзание зверям и птицам. Эта трагическая история убедительно говорит о том, что гражданское мужество подчас сравнимо, или даже превосходит, то, которое проявляется на поле брани.[23]
Ради «второй половины» и чести семьи наши предки готовы были, не задумываясь, идти на смерть, но и от супруги (супруга) ожидали пожизненной верности. Если эти ожидания не оправдывались, что, подчеркнем особо, в дореволюционной России было крайне редким явлением, то на виновника со всей силой обрушивалось общественное негодование. Что бывало при нарушении супружеской верности наблюдал в 1891 г. М. Горький в д. Кандыбовке Николаевского уезда Херсонской губернии. «Пострадавший привязал обнаженную жену к телеге, сам залез на телегу и оттуда хлестал жену кнутом. Телега в сопровождении улюлюкающей толпы двигалась по деревенской улице. В других местностях, по сведениям М. Горького, изменниц обнажают, мажут дегтем, осыпают куриными перьями и так водят по улице…»[24]. Для справедливости отметим, что исторический опыт других государств и цивилизаций в их отношении к адюльтеру содержит куда более строгие социально-правовые практики. В Древней Иудее прелюбодеев побивали камнями. В Риме закон повелевал связывать таких людей вместе и бросать в огонь. В древней Греции был издан закон – секирою отсекать голову мужу или жене, взятым на месте измены. Египтяне изменившего супруга били железом, а прелюбодейке отрезали нос. Бразильцы таких жен или убивали, или же продавали как рабынь[25] и т. д.
Специфика национальной ментальности и семейной культуры русского народа в доиндустриальный период отличалась ярко выраженным семьецентризмом. Не иметь супруга в зрелом возрасте было греховным и противоестественным. Холостой мужчина до женитьбы в деревне не являлся полноценным членом социума. Он не имел права голоса при решении принципиально важных вопросов в семье и на крестьянском сходе. В российском обществе, в котором численно доминировали земледельцы, брак рассматривался как главное условие благонадежности и порядочности человека, его материального благополучия и общественной значимости. Община могла не разрешить неженатому молодому человеку одному покинуть деревню даже на короткий срок. Только после создания семьи он становился полноправным членом «мира» – сельской общины. Ведь, как правило, только семейный крестьянин получал земельный надел – главный источник средств существования – и затем начинал платить налоги, нести повинности. Сложным образом складывалось и положение незамужних крестьянских девушек. Поздний брак для них рассматривался как чрезвычайное обстоятельство, а безбрачие вызывало общественное осуждение[26].
Особенности матримониального поведения в дореволюционной России, помимо ранней и практически всеобщей брачности, также отличались редкостью расторжения брака, что было связано в первую очередь с религиозностью населения. Православная Церковь рассматривает брак как священное таинство, а развод – как тяжкий грех. «Что Бог сочетал, того человек да не разлучает» – гласит одна из нравственных заповедей священного писания (19 Мф:6). Согласно законам Российской Империи, действовавшим до начала ХХ в., брак прекращался только после смерти одного из супругов, расторжение же брака допускалось в качестве исключения лишь в двух случаях – при доказанной супружеской измене (прелюбодеянии) и возникшей еще до брака «неспособности одного из супругов к брачному сожитию», которая не была известна до вступления в брак[27]. Причем в случае прелюбодеяния виновный супруг на семь лет терял право на другой брак. Христианский фамилистический императив надежно оберегал целостность семьи, что ясно подтверждает дореволюционная статистика, свидетельствующая о незначительном количестве случаев расторжения браков. В 1897 г. в Российской империи среди православных, составлявших около 70% лиц 20 лет и старше, было зарегистрировано лишь 1132 развода. Низкие показатели разводимости подтверждаются и данными о распределении населения по брачному состоянию по переписи 1897 г., согласно которым на 10 000 женатых приходилось 14 разведенных мужчин, а на то же число замужних – 21 разведенная женщина. В определенной степени такому положению дел способствовало строгое законодательство в отношении разводов, но основная причина устойчивости браков имела аксиологические причины и заключалась в высокой ценности семьи и брака во всех социальных группах.
Важнейшим фактором стабильности и благополучия русской семьи была высокая репродуктивность. Семья у русских в христианский период отечественной истории всегда была многодетной.
Наступление беременности вызывало предельно заботливое отношение к женщине, ее освобождали от всех сколько-нибудь угрожающих в ее положении домашних работ. Особенно внимательно относились к первородящей женщине. Свекровь (большуха), осмелившаяся заставить молодую беременную сноху выполнять тяжелую работу, могла подвергнуться жесткому публичному осуждению крестьянской общины.
Детоцентризм (чадородие, многодетность) являлся неотъемлемой чертой ментальности представителей всех слоев русского общества, что выражалось в подлинной любви к детям, отсутствии практики регулирования рождаемости и, как следствие, в многочисленности детских контингентов. Дети, по мнению П. Сорокина, были теми «обручами», которые сплачивали семейный союз, заставляли супругов терпеливо относиться друг к другу, мешали им расходиться из-за пустяков, давали смысл браку. Накануне большевистского переворота в 1916 г. году П. А. Сорокин обращал внимание на статистическое подтверждение ценности детей, указывая на то, что процент разводов обратно пропорционален проценту рождаемости: особенно высок в странах с малой рождаемостью (Франция и Швейцария) и низок, где рождаемость высока[28](в т. ч. в России). То же самое отчетливо прослеживается и в современной демографической статистике разных стран.
Важность деторождения определяла во многом обрядовый характер традиционного ритуала создания семьи: свадьба буквально насыщена действиями продуцирующего характера и пожеланиями многодетности: «Дай Бог вам, Иван Иванович, богатеть, а вам, Марья Ивановна, спереди горбатеть» (т. е. беременеть). «Сколько кусочков – столько сыночков, сколько в лесу кочек, столько дочек» – приговаривали, разбивая посуду на радостях после доказательства добрачной чистоты невесты (обычай показа рубашки в первую брачную ночь). До наших дней дошли и многие другие народные пословицы, связанные с деторождением: «Один сын – не сын, два сына – полсына, три сына – сын»; «Первый сын – Богу, второй – царю, третий – себе на пропитание»; «Все равны детки – и пареньки, и девки», «Изба детьми весела» и т. д. Особенно радовались при рождении двойни, полагая, что «одного дал Господь, а другого – Богородица»[29]. При этом чадолюбие русских не ограничивалось собственными детьми, простираясь гораздо шире: «Не строй семь церквей, пристрой семь детей» (т.е. сирот). Всячески приветствовалось усыновление, считалось, что в семье, приютившей сироту, и свои родные дети не будут болеть и умирать.
Слова апостола Павла, – «Женщина спасается чадородием» (1 Тим. 2, 15), – выступали неоспоримым нравственным правилом, которое усиливало в народном сознании Божественную заповедь, данную от сотворения мира: «Плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю» (Быт. 1, 2. Соответственно бесплодие при описанном отношении к детям считалось тяжким несчастьем: к таким людям окружающие относились с большим сочувствием. Малейшее подозрение в невозможности произвести потомство исключало для человека любые шансы на брак, несмотря на все прочие достоинства.
Традиционная для русских культура родовспоможения сложилась и функционировала как постоянное и неразрывное соединение практического опыта и религиозных воззрений. Разделить их при исследовании невозможно, более того, такие попытки привели бы к ошибочному пониманию жизни русского человека, особенно крестьянина. Влияние религиозного фактора было особенно ощутимо во всем, что касалось рождения и ухода за роженицей и новорожденным. На всем протяжении беременности женщины особенно усердно прибегали к средствам христианской защиты: регулярно крестились, пили святую воду, читали молитвы и акафисты, исповедовались и причащались. Об облегчении родов женщины ее родные и она сама молились святым великомученицам Екатерине и Варваре, так как те «сами трудились родами», святой Анастасии Узоразрешительнице – в ее власти было «разрешать узы», святому Иоанну Богослову, который, по преданию, помог родить встретившейся ему на дороге женщине. Молились святой Анне – матери девы Марии и, конечно, самой Богородице. Среди чудотворных икон Богородицы особая помощь исходила от Федоровской Божьей Матери. В случаях трудных родов муж обходил с иконой вокруг дома[30].
Примечательно, что повитухой (женщиной, принимающей роды) могла быть только пожилая женщина с безупречной репутацией, т.е. незамеченная в неверности мужу и других скверных поступках. Профессиональному искусству повитухи была свойственна определенная этика: все свои знания и навыки она должна была направлять исключительно на сохранение жизни ребенка. Одно лишь подозрение в том, что она тайно занимается абортами, могло лишить ее практики и привести к социальному протесту таких действий[31].
Закономерным итогом рассмотренных нравственных установок была высокая рождаемость и стремительный прирост населения. Примечательно, что при исследовании конфессиональной детерминации рождаемости у представителей различных религий наблюдается значительная разница в показателях итоговой репродукции. Наибольшая реализация плодовитости, как показывает статистика того времени, была свойственна коренному православному русскому населению. В среднем число рождений на каждые десять тысяч населения составляло[32]:
У православных 511
У римо-католиков 365
У магометан (мусульман) 439
У евреев (иудеев) 307
У протестантов 292
Как указывает А. Н. Рубакин, автор замечательного труда «Россия в цифрах» (1912 г.), опираясь на данные специального исследования проф. Веккера и Баллода, рождаемость русского населения за целых 128 лет почти не изменилась: как во второй половине XVIII в., так и во второй половине XIX в. на каждые десять тысяч жителей российского населения круглым счетом рождалось около 480 детей[33].
[1] Волков А. Г. Семья – объект демографии. – М.: Мысль, 1986. С. 13
[2] Социология семьи: Учебник / под ред. проф. А. И. Антонова. – 2-е изд., перераб. и доп. – М.: 2005. С. 44.
[3] Харчев А. Г. Брак и семья в СССР. – М.: Мысль, 1979. С. 75
[4] Зритнева Е. И. Социология семьи: учеб. пособие для студентов вузов, обучающихся по специальности 020300 «Социология» – М.: 2006. С. 26
[5] Словарь-справочник по социальной работе / Под ред. д-ра ист. н., проф. Е. И. Холостовой. М., 1997. С. 293
[6] Социология семьи: Учебник / под ред. проф. А. И. Антонова. – 2-е изд., перераб. и доп. – М.: 2005. С. 44-45
[7] Профессор А. А. Царевский. Значение Православия в жизни и исторической судьбе России. – http://lib.eparhia-saratov.ru/books/22c/carevsky/importance/17.html
[8] Дружинин В. Н. Психология семьи: 3-е изд. – СПб.: Питер, 2006. С. 46, 51, 63
[9] Рыбаков Б. А. “Язычество древней Руси”. М.: Наука, 1988. С.213; Киев: от идолов к кресту. Роман Багдасаров. Александр Рубаков. Русская линия. 14.08.2007. – http://www.rusk.ru; Человеческие жертвоприношения у славян (из летописей) – http://www.ateismy.net/content/spravochnik/citati/slavjane_zhertvi.php
[10] Носкова А. В. Социальные изменения института семьи в доиндустриальной России: историко-социологический анализ: Дис. … д-ра соц. наук. – М., 2005. С. 278-279
[11] Семья – объект демографии/ А. Г. Волков. – М. «Мысль» 1986. С. 108
[12] Сергей Захаров. Брачность в России: история и современность. URL: http://demoscope.ru/weekly/2006/0261/tema01.php
[13] Швеция, Бельгия, Швейцария, Нидерланды, Англия и Уэльс, Австрия, Франция, Италия, Испания, Германия, Чехия, Польша.
[14] Носкова А. В. Социальные изменения института семьи в доиндустриальной России: историко-социологический анализ: Дис. … д-ра соц. наук. – М., 2005. С. 99
[15] Домострой. – М.: «Паломник», 2006. С. 38, 41-42
[16] Книга была выпущена в 1717 г. по указанию Петра I. Авторы издания неизвестны. Предполагаемый составитель – епископ Рязанский и Муромский Гавриил (Бужинский). Книга была, в основном, рассчитана на детей дворянского сословия и формировала новый стереотип поведения светского человека, избегающего дурных компаний, мотовства, пьянства, грубости, и придерживающегося благородных манер. Вместе с тем «Зерцало» отражало отношение всего русского общества, а не только дворян, к вопросам нравственности, в том числе правилам добрачного поведения.
[17] Семья: книга для чтения. Кн. 1/ Сост. И. С. Андреева, А. В. Гулыга. – М.: Политиздат, 1990. С. 147
[18] Русские: история и этнография / под ред. И. В. Власовой и В. А. Тишкова. – М.: АСТ: Олимп, 2008. С. 470-471
[19] Миронов Б. Н. Социальная история России Т. 1. С.-Пб, 2000. С. 161
[20] Семья: книга для чтения. Кн. 1/ Сост. И. С. Андреева, А. В. Гулыга. – М.: Политиздат, 1990. С. 331
[21] Семья: книга для чтения. Кн. 1/ Сост. И. С. Андреева, А. В. Гулыга. – М.: Политиздат, 1990. С. 134, 136
[22] «Брак у всех да будет честен и ложе непорочно, блудников же и прелюбодеев судит Бог» (Евр. 13:4)
[23] Ильяшенко А., прот. Большая семья – большие надежды. Демография и нравственность. – М., 2008. С. 147-149
[24] Райгородский Д. Я. Психология семьи. Учебное пособие для факультетов психологии, социологии, экономики и журналистики. – Самара: «Бахрах-М», 2007. С. 217
[25] А. Худошин В напутствие новобрачным. М., 2008. С.231-232
[26] Николаев М. Е. Стратегия народосбережения. – М: Издательство РГСУ, 2008. С.13-15
[27] Синельников А. Б. Трансформация семьи и развитие общества: Учеб. пособие – М.: КДУ, 2008. С. 34
[28] Сорокин П.А. Кризис современной семьи// Вестн. Моск. ун-та. Сер. 18. Социология и политология. – 1997. – № 3. С. 68-69
[29] Русские: история и этнография / под ред. И. В. Власовой и В. А. Тишкова. – М.: АСТ: Олимп, 2008. С. 471, 486, 497, 498
[30] Русские: история и этнография / под ред. И. В. Власовой и В. А. Тишкова. – М.: АСТ: Олимп, 2008. С. 486-510
[31] Русские: история и этнография / под ред. И. В. Власовой и В. А. Тишкова. – М.: АСТ: Олимп, 2008. С. 486-510
[32] Рубакин Н. А. Россия в цифрах. Страна. Народ. Сословия. Классы. Суринов А. Е. Сто лет спустя. – М.: Изд-во РАГС, 2009. С. 60-61
[33] Там же. С. 61
При этом, на наш взгляд, незаслуженно игнорируется собственный исторический опыт, который следует признать положительным по целому ряду критериев.
На протяжении всей истории в русской культуре особое место занимала семья. Именно в семье и, собственно, семьей во многом формировалась национальная культура, этический «кодекс» социального поведения и, наконец, именно семья являлась и является первичной колыбелью национального мировоззрения для подрастающих поколений. Семья также выступает базовой единицей в иерархии демографических образований, в связи с чем вполне справедливо утверждение о том, что население представляет собой не столько совокупность людей, сколько совокупность семей и лишь по традиции рассматривается как совокупность индивидов, не различающихся ничем, кроме возраста и пола. На самом же деле люди живут семьями[1]. В семьях рождаются, взрослеют и умирают.
Существует множество дефиниций семьи, выделяющих в качестве семьеобразующих отношений различные стороны семейной жизнедеятельности, начиная от простейших и крайне расширительных (например, семья – это группа людей, любящих друг друга, или же группа лиц, имеющих общих предков либо проживающих вместе) и заканчивая обширными перечнями признаков семьи[2].
По своей смысловой емкости выделяется определение семьи как исторически-конкретной системы взаимоотношений между супругами, между родителями и детьми, как малой группы, члены которой связаны брачными или родственными отношениями, общностью быта, взаимной моральной ответственностью и социальной необходимостью, в которой обусловлена потребность общества в физическом и духовном воспроизводстве населения[3].
В институциональном понимании семья как совокупность социальных институтов – это социологическая категория, отражающая обычаи, законы и правила поведения, которые закрепляют отношения родства между людьми[4]. Семья как полифункциональный институт общественной системы представляет собой устойчивую форму взаимоотношений между людьми, в рамках которой осуществляется основная часть их повседневной жизни: сексуальные отношения, деторождение, первичная социализация детей, значительная часть бытового ухода, образовательного и медицинского обслуживания, особенно по отношению к детям и лицам пожилого возраста[5].
По мнению социолога-фамилиста А. И. Антонова, семью создает отношение “родители – дети”, а брак оказывается легитимным признанием тех отношений между мужчиной и женщиной, тех форм сожительства или сексуального партнерства, которые сопровождаются рождением детей. Для более полного понимания сути семьи следует иметь в виду пространственную локализацию семьи – жилище, дом, собственность – и экономическую основу семьи – общесемейную деятельность родителей и детей, выходящую за узкие горизонты быта и потребительства.
Таким образом, семья в социологической интерпретации – это основанная на единой общесемейной деятельности общность людей, связанных узами супружества – родительства – родства, и тем самым осуществляющая воспроизводство населения и преемственность семейных поколений, а также социализацию детей и поддержания существования членов семьи. Лишь наличие триединого отношения супружества – родительства – родства позволяет говорить о конституировании семьи как таковой в ее строгой форме. Факт отсутствия одного или двух из названных отношений характеризует фрагментарность семейных групп, бывших прежде собственно семьями (по причине повзросления и отделения детей, распада семьи из-за болезни, смерти ее членов, из-за развода и других видов семейной дезорганизации) либо не ставших еще семьями (например, молодожены, характеризующиеся только супружеством и ввиду отсутствия детей не обладающие родительством (отцовством, материнством) и родством, кровным родством детей и родителей, братьев и сестер[6].
Возникновение на Руси института полноценной семьи в вышеприведенном понимании было связано в первую очередь с принятием православного христианства (988 г.). Ни одна мировая религия, на наш взгляд, не отводит столь важное место семье в системе вероучения, как христианство. В данном отношении Православие можно без преувеличения определить как семейно ориентированную религию.
Предшествующие модели супружеских взаимоотношений в рамках языческого мироощущения нельзя назвать собственно семейными. Отношения мужа и жены в язычестве строились не на социальной иерархии, продиктованной логикой жизни, а на изначальной конфликтности. В славянском язычестве женщина характеризовалась мистической субъектностью, ее тайная «сила», как правило, злотворная, являлась причиной ее власти над мужчиной и внушала у последнего страх, почтение, ненависть и в определенной мере способствовало насилию[7]. Смягчение нравов и нормализацию отношений в русском семейном быту связывают с окончательным утверждением Православия в конце ХVI в.[8]
С распространением христианства тесно связана и гуманизация детско-родительских отношений, а также самого отношения к детям. Если в язычестве – на первый план выступают отношения между поколениями, причем не в культурном, а в чисто биологическом смысле, то в христианской культуре отношения отец–ребенок и мать–ребенок имеют важное и самостоятельное значение. В результате изменения детско-родительских отношений с приходом Православия на Русскую землю постепенно отмирала и практика человеческих жертвоприношений, в т. ч. новорожденных младенцев[9].
Глубокое взаимное уважение и ответственность друг перед другом характерна для детско-родительских отношений у русского народа не только на протяжении детского и подросткового периода, но и, что особенно важно, во время совершения главных жизненных событий – выбора супруга и вступления в брак. Уважение родителей и старших в целом, характерное для русских, раскрывается во всей полноте при изучении подготовки к свадьбе.
Процесс гуманизации (христианизации) брачно-семейных отношений, начавшись в Х в., занял не одно столетие и впоследствии коренным образом изменил как базовую социальную ячейку (семью), так и облик всего русского общества.
Сложившаяся традиционная модель брачного поведения русского народа, которая содержала в себе коренные этнические традиции и нормы христианской морали, с одной стороны, повторяла подобную модель других европейских обществ, но, с другой стороны, имела свои особенности.
В любом традиционном социуме такие демографические показатели как средний возраст вступления в брак и доля лиц, никогда не вступавших в брак, были намного ниже сегодняшних аналогичных показателей. Социальные нормы аграрной культуры определяли высокий уровень брачности. Однако, несмотря на свою универсальность, эти нормы не были полностью идентичными для России и западноевропейских стран. Достоверная информация о брачности, которая имеется с XVIII в. показывает, что в странах Западной Европы сложилась принципиально иная модель брачного поведения, отличавшаяся более поздним возрастом вступления в брак и высокой долей окончательного безбрачия[10].
Как показывают специальные исследования, в дореволюционной России вплоть до конца XIX века доминировал традиционный тип брачности, для которого были характерны такие отличительные черты как ранняя брачность и всеобщность брака (в брак вступали практически все представители каждого поколения). Исключением являлась небольшая часть людей, которые вынуждены были оставаться вне брака по состоянию здоровья или вследствие сознательного отказа (например, из-за монашества). Во второй половине XIX – нач. XX вв. к возрасту 45-49 лет лишь около 4% мужчин и 5% женщин оставались вне брака[11]. Собственно, только такой тип брачности, который на фоне высокой смертности и неограничиваемого деторождения господствовал в тот период в России, и мог обеспечить необходимое возобновление поколений.
Исходя из данных межстрановых ретроспективных сравнений[12], отметим, что в европейских странах подобный тип брачности на рубеже XIX и XX вв. присутствовал, в основном, в регионах православной культуры: в Сербии, где процент безбрачия для женщин составлял 1%, для мужчин – 3%), в Болгарии (1% – для женщин; 3% – для мужчин), в Румынии (3% – для женщин; 3% – для мужчин) и в Греции (только в отношении женщин (4%), для греческих мужчин этот показатель в указанный период был несколько выше (9%)). Среди католических стран подобные показатели наблюдались лишь Венгрия (4% – для женщин; 5% – для мужчин).
Остальные 12 европейских государств[13], а также Австралия, Канада и США, по которым имеются сопоставимые данные, демонстрировали совершенно иной тип брачности, что отражалось, в том числе, и на удельном весе лиц, никогда не состоявших в браке к концу бракоспособного возраста. Если в Польше, Чехии, Германии и Испании среди 45–49-летних женщин доля никогда не вступавших в брак находилась в диапазоне 7,8%–10,2%, то в Австрии, Англии, Нидерландах, Швейцарии, Бельгии и Швеции их доля колебалась в районе 13%–19%. Италия и Франция с показателями женского безбрачия в 10,9% и 11,2%, соответственно, занимали промежуточные позиции в перечне стран с высокой долей окончательного безбрачия среди женщин.
Аналогичная ситуация в отмеченных странах сложилась на тот момент и в отношении мужского безбрачия. В Польше, Чехии, Германии и Испании доля 45-49-летних мужчин никогда не состоявших в браке находилась в пределах 6,1%-8,2%; Промежуточные позиции в странах с высокой долей мужского безбрачия наблюдались во Франции, Италии, Австрии и Англии – 10,4%-11%, а максимальные значения были зафиксированы в Нидерландах (13%), Швеции (13%), Швейцарии (16%) и Бельгии (16,1%).
Немаловажным вкладом Православия в формирование модели русской семьи стал отход от беспорядочных половых связей и полигамных брачных отношений и закрепление моногамной формы брака как единственно приемлемой социальной нормы. Церковь в форме церковного права и государство (в лице православного правителя) в форме светского права создавали юридические документы, в которых сначала ограничивались, а потом запрещались полигамия, наложничество, прелюбодеяние, традиционно принятые во времена язычества и свидетельствовавшие об автономии брачного и сексуального поведения в дохристианскую эпоху[14]. Таким образом создавались нормативные условия для максимального благоприятствования распространению единобрачия.
В данном контексте важно отметить решительное осуждение русскими добрачных связей, которое четко прослеживается в многочисленных источниках XVI–XIX вв. «Беречь и блюсти чистоту телесную и от всякого греха отцам чад своих как зеницу ока и как свою душу… Если дочери у тебя, будь с ними строг тем сохранишь от греха: чтобы не посрамила лица своего, пусть в послушании ходит, а не по своей воле, а то по глупости осквернит девство свое, будет всем знающим тебя в посмешище, и осрамишься пред множеством людей. Если отдашь замуж свою дочь невинной, то великое дело сделаешь и в любом обществе похвалишься, и при конце жизни не будешь плакать о ней»[15]. Такие идейные основы брачно-семейной жизни донес до нас «Домострой» (XVI в.), конституирующий устами протопопа Сильвестра социальные нормы средневековой Руси.
Аналогичные нравственные установки можно найти также в литературно-педагогическом произведении начала XVIII века под названием «Юности честное зерцало, или показание к житейскому обхождению, собранное от разных авторов»[16]. В данной книге, имевшей особую популярность и переиздававшейся вплоть до конца XIX в., в разделе о девической чести среди двадцати обязательных добродетелей для девушек особо указывается на «девственное целомудрие, когда человек без всякого пороку или с другими смешения и без прелести плотские наружно и внутренно душою и телом чисто себя вне супружества содержит…»[17].
О том, какое значение уделялось сохранению целомудрия до брака, ярко свидетельствуют и некоторые элементы русских свадебных обрядов. Одним из них является «бужение» молодых во время первой брачной ночи, после чего их вели в избу, где продолжался пир и демонстрировали рубашку новобрачной. Если молодая оказывалась непорочной, ей и ее родне оказывали большие почести, если же нет, то подвергали всяческому поруганию. При благоприятном исходе пир принимал бурный радостный характер. Если же молодая была «испорченной», ее родителям и крестным подавали пиво и вино в дырявом стакане (решете), надевали на них хомут и т. д. Нередко подобному порицанию подвергалась и сваха («свахе первая чарка и первая палка»). Обычай показа рубашки бытовал довольно широко: в одних уездах молодая отдавала рубашку (свою честь) свекрови, а та расстилала ее у входа в дом; в других – ее вывешивали на обозрение всей деревни. Нередко после доказательства добрачной чистоты невесты начинали бить посуду, приговаривая: «сколько кусочков – столько сыночков, сколько в лесу кочек, столько дочек»[18], что свидетельствовало о многодетных репродуктивных установках наших соотечественников в то время.
Однако необходимость воздержания от добрачных связей касалась не только девушек. Добрачная невинность последних привлекала большее внимание с одной стороны, потому, что, в отличие от мужчин, в данном случае всегда существовала возможность отследить физиологические изменения, вызванные дефлорацией (лишением девственности), а с другой – из-за риска внебрачного рождения, который по известным причинам распространялся только на девушек. Рождение внебрачного ребенка порицалось общественным мнением и приводило к социальной изоляции незамужней матери, практически исключая, в случае отказа отца ребенка на брак, всякие шансы на замужество.
В то же время строгий нравственный запрет на преждевременные половые отношения в равной степени распространялся и на мужчин. Не случайно юноше не доверялись некоторые сельскохозяйственные работы, например, посев, который ассоциировался с оплодотворением. Более того, покидать деревню молодым людям разрешалось только под присмотром взрослых[19]. Парень, имевший до свадьбы физическую близость с женщиной, тоже считался испорченным, ему вредила «подмоченная» репутация, и его называли уже не парнем («малым»), а «мужиком»[20]. В вышеупомянутом произведении петровской эпохи, помимо правил поведения для девиц, содержатся следующие наставления для отроков: «Отрок имеет быть трезв и воздержан… От чужеложства (блуда), играния и пьянства должен каждый отрок себя вельми удержать и от того бегать, ибо из того ничто ино вырастает, кроме великой беды и напасти душевные и телесные и душевные, от того ж рождается и погибель дому его, и разорение пожиткам»[21].
Объявляя «брак честен» и «ложе непорочно»[22], Православная Церковь всегда критически относилась к супружеским изменам, считая их смертным грехом. С утверждением на Руси христианства Церковь, ограничивая сексуальное поведение рамками моногамного брака, тем самым укрепляла социальные институты брака и семьи. По сравнению с «блудом» супружеская неверность считалась более серьезным прегрешением. Измена жене или мужу считалась настолько неприемлемой, что могла стать исключительным поводом для расторжения брака, что было весьма редким событием в христианский период отечественной истории. Понятие чести для крестьян, которые в дореволюционной России составляли 85-90% населения, для мужчин включало отсутствие оснований для оскорблений (в том числе за безнравственный образ жизни) и умение ответить за незаслуженные поношения, а для девушек и женщин, – соответственно, добрачную чистоту и отсутствие измен. Нарушение супружеской верности рассматривалось не только как предательство супруга и совершение тяжкого греха, но одновременно являлось вызовом всему обществу, в связи с чем могло стать предметом серьезного обсуждения на общинном сходе. При обвинении одного из супругов в измене обвинитель должен был доказать на сходе обоснованность своих претензий. Если это удавалось, то виновная сторона подвергалась жесткому общественному осуждению. В течение года такой человек не имел права посещать соседей и был нежеланным гостем в любом доме. Его честь в глазах общины была навсегда потеряна. Особенно предосудительной считалась неверность жены – хранительницы домашнего очага и благочестия.
Семейная честь, построенная на православных нравственных принципах, формировала стойкость национального характера, удивительное мужество и готовность к самопожертвованию. Одной из ярких иллюстраций к сказанному является пример княжеской доблести из далекого 1238 года, когда войско хана Батыя приблизилось к пределам Рязанского княжества. Местный князь Федор Юрьевич, возглавив посольство, отправился тогда к Батыю, чтобы постараться отвести беду. Последнему же донесли, что у князя красивая жена. «Царь Батый лукав он был немилостив, распалился в похоти своей и сказал князю Федору: «Дай мне, княже, изведать красоты жены своей. Благоверный же князь Федор Юрьевич посмеялся только и ответил: «Не годится нам, христианам, водить к тебе, нечестивому царю, жен своих на блуд. Когда нас одолеешь, тогда и женами нашими владеть будешь»»». Батый разъярился и тотчас повелел убить князя, а тело его бросить на растерзание зверям и птицам. Эта трагическая история убедительно говорит о том, что гражданское мужество подчас сравнимо, или даже превосходит, то, которое проявляется на поле брани.[23]
Ради «второй половины» и чести семьи наши предки готовы были, не задумываясь, идти на смерть, но и от супруги (супруга) ожидали пожизненной верности. Если эти ожидания не оправдывались, что, подчеркнем особо, в дореволюционной России было крайне редким явлением, то на виновника со всей силой обрушивалось общественное негодование. Что бывало при нарушении супружеской верности наблюдал в 1891 г. М. Горький в д. Кандыбовке Николаевского уезда Херсонской губернии. «Пострадавший привязал обнаженную жену к телеге, сам залез на телегу и оттуда хлестал жену кнутом. Телега в сопровождении улюлюкающей толпы двигалась по деревенской улице. В других местностях, по сведениям М. Горького, изменниц обнажают, мажут дегтем, осыпают куриными перьями и так водят по улице…»[24]. Для справедливости отметим, что исторический опыт других государств и цивилизаций в их отношении к адюльтеру содержит куда более строгие социально-правовые практики. В Древней Иудее прелюбодеев побивали камнями. В Риме закон повелевал связывать таких людей вместе и бросать в огонь. В древней Греции был издан закон – секирою отсекать голову мужу или жене, взятым на месте измены. Египтяне изменившего супруга били железом, а прелюбодейке отрезали нос. Бразильцы таких жен или убивали, или же продавали как рабынь[25] и т. д.
Специфика национальной ментальности и семейной культуры русского народа в доиндустриальный период отличалась ярко выраженным семьецентризмом. Не иметь супруга в зрелом возрасте было греховным и противоестественным. Холостой мужчина до женитьбы в деревне не являлся полноценным членом социума. Он не имел права голоса при решении принципиально важных вопросов в семье и на крестьянском сходе. В российском обществе, в котором численно доминировали земледельцы, брак рассматривался как главное условие благонадежности и порядочности человека, его материального благополучия и общественной значимости. Община могла не разрешить неженатому молодому человеку одному покинуть деревню даже на короткий срок. Только после создания семьи он становился полноправным членом «мира» – сельской общины. Ведь, как правило, только семейный крестьянин получал земельный надел – главный источник средств существования – и затем начинал платить налоги, нести повинности. Сложным образом складывалось и положение незамужних крестьянских девушек. Поздний брак для них рассматривался как чрезвычайное обстоятельство, а безбрачие вызывало общественное осуждение[26].
Особенности матримониального поведения в дореволюционной России, помимо ранней и практически всеобщей брачности, также отличались редкостью расторжения брака, что было связано в первую очередь с религиозностью населения. Православная Церковь рассматривает брак как священное таинство, а развод – как тяжкий грех. «Что Бог сочетал, того человек да не разлучает» – гласит одна из нравственных заповедей священного писания (19 Мф:6). Согласно законам Российской Империи, действовавшим до начала ХХ в., брак прекращался только после смерти одного из супругов, расторжение же брака допускалось в качестве исключения лишь в двух случаях – при доказанной супружеской измене (прелюбодеянии) и возникшей еще до брака «неспособности одного из супругов к брачному сожитию», которая не была известна до вступления в брак[27]. Причем в случае прелюбодеяния виновный супруг на семь лет терял право на другой брак. Христианский фамилистический императив надежно оберегал целостность семьи, что ясно подтверждает дореволюционная статистика, свидетельствующая о незначительном количестве случаев расторжения браков. В 1897 г. в Российской империи среди православных, составлявших около 70% лиц 20 лет и старше, было зарегистрировано лишь 1132 развода. Низкие показатели разводимости подтверждаются и данными о распределении населения по брачному состоянию по переписи 1897 г., согласно которым на 10 000 женатых приходилось 14 разведенных мужчин, а на то же число замужних – 21 разведенная женщина. В определенной степени такому положению дел способствовало строгое законодательство в отношении разводов, но основная причина устойчивости браков имела аксиологические причины и заключалась в высокой ценности семьи и брака во всех социальных группах.
Важнейшим фактором стабильности и благополучия русской семьи была высокая репродуктивность. Семья у русских в христианский период отечественной истории всегда была многодетной.
Наступление беременности вызывало предельно заботливое отношение к женщине, ее освобождали от всех сколько-нибудь угрожающих в ее положении домашних работ. Особенно внимательно относились к первородящей женщине. Свекровь (большуха), осмелившаяся заставить молодую беременную сноху выполнять тяжелую работу, могла подвергнуться жесткому публичному осуждению крестьянской общины.
Детоцентризм (чадородие, многодетность) являлся неотъемлемой чертой ментальности представителей всех слоев русского общества, что выражалось в подлинной любви к детям, отсутствии практики регулирования рождаемости и, как следствие, в многочисленности детских контингентов. Дети, по мнению П. Сорокина, были теми «обручами», которые сплачивали семейный союз, заставляли супругов терпеливо относиться друг к другу, мешали им расходиться из-за пустяков, давали смысл браку. Накануне большевистского переворота в 1916 г. году П. А. Сорокин обращал внимание на статистическое подтверждение ценности детей, указывая на то, что процент разводов обратно пропорционален проценту рождаемости: особенно высок в странах с малой рождаемостью (Франция и Швейцария) и низок, где рождаемость высока[28](в т. ч. в России). То же самое отчетливо прослеживается и в современной демографической статистике разных стран.
Важность деторождения определяла во многом обрядовый характер традиционного ритуала создания семьи: свадьба буквально насыщена действиями продуцирующего характера и пожеланиями многодетности: «Дай Бог вам, Иван Иванович, богатеть, а вам, Марья Ивановна, спереди горбатеть» (т. е. беременеть). «Сколько кусочков – столько сыночков, сколько в лесу кочек, столько дочек» – приговаривали, разбивая посуду на радостях после доказательства добрачной чистоты невесты (обычай показа рубашки в первую брачную ночь). До наших дней дошли и многие другие народные пословицы, связанные с деторождением: «Один сын – не сын, два сына – полсына, три сына – сын»; «Первый сын – Богу, второй – царю, третий – себе на пропитание»; «Все равны детки – и пареньки, и девки», «Изба детьми весела» и т. д. Особенно радовались при рождении двойни, полагая, что «одного дал Господь, а другого – Богородица»[29]. При этом чадолюбие русских не ограничивалось собственными детьми, простираясь гораздо шире: «Не строй семь церквей, пристрой семь детей» (т.е. сирот). Всячески приветствовалось усыновление, считалось, что в семье, приютившей сироту, и свои родные дети не будут болеть и умирать.
Слова апостола Павла, – «Женщина спасается чадородием» (1 Тим. 2, 15), – выступали неоспоримым нравственным правилом, которое усиливало в народном сознании Божественную заповедь, данную от сотворения мира: «Плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю» (Быт. 1, 2. Соответственно бесплодие при описанном отношении к детям считалось тяжким несчастьем: к таким людям окружающие относились с большим сочувствием. Малейшее подозрение в невозможности произвести потомство исключало для человека любые шансы на брак, несмотря на все прочие достоинства.
Традиционная для русских культура родовспоможения сложилась и функционировала как постоянное и неразрывное соединение практического опыта и религиозных воззрений. Разделить их при исследовании невозможно, более того, такие попытки привели бы к ошибочному пониманию жизни русского человека, особенно крестьянина. Влияние религиозного фактора было особенно ощутимо во всем, что касалось рождения и ухода за роженицей и новорожденным. На всем протяжении беременности женщины особенно усердно прибегали к средствам христианской защиты: регулярно крестились, пили святую воду, читали молитвы и акафисты, исповедовались и причащались. Об облегчении родов женщины ее родные и она сама молились святым великомученицам Екатерине и Варваре, так как те «сами трудились родами», святой Анастасии Узоразрешительнице – в ее власти было «разрешать узы», святому Иоанну Богослову, который, по преданию, помог родить встретившейся ему на дороге женщине. Молились святой Анне – матери девы Марии и, конечно, самой Богородице. Среди чудотворных икон Богородицы особая помощь исходила от Федоровской Божьей Матери. В случаях трудных родов муж обходил с иконой вокруг дома[30].
Примечательно, что повитухой (женщиной, принимающей роды) могла быть только пожилая женщина с безупречной репутацией, т.е. незамеченная в неверности мужу и других скверных поступках. Профессиональному искусству повитухи была свойственна определенная этика: все свои знания и навыки она должна была направлять исключительно на сохранение жизни ребенка. Одно лишь подозрение в том, что она тайно занимается абортами, могло лишить ее практики и привести к социальному протесту таких действий[31].
Закономерным итогом рассмотренных нравственных установок была высокая рождаемость и стремительный прирост населения. Примечательно, что при исследовании конфессиональной детерминации рождаемости у представителей различных религий наблюдается значительная разница в показателях итоговой репродукции. Наибольшая реализация плодовитости, как показывает статистика того времени, была свойственна коренному православному русскому населению. В среднем число рождений на каждые десять тысяч населения составляло[32]:
У православных 511
У римо-католиков 365
У магометан (мусульман) 439
У евреев (иудеев) 307
У протестантов 292
Как указывает А. Н. Рубакин, автор замечательного труда «Россия в цифрах» (1912 г.), опираясь на данные специального исследования проф. Веккера и Баллода, рождаемость русского населения за целых 128 лет почти не изменилась: как во второй половине XVIII в., так и во второй половине XIX в. на каждые десять тысяч жителей российского населения круглым счетом рождалось около 480 детей[33].
[1] Волков А. Г. Семья – объект демографии. – М.: Мысль, 1986. С. 13
[2] Социология семьи: Учебник / под ред. проф. А. И. Антонова. – 2-е изд., перераб. и доп. – М.: 2005. С. 44.
[3] Харчев А. Г. Брак и семья в СССР. – М.: Мысль, 1979. С. 75
[4] Зритнева Е. И. Социология семьи: учеб. пособие для студентов вузов, обучающихся по специальности 020300 «Социология» – М.: 2006. С. 26
[5] Словарь-справочник по социальной работе / Под ред. д-ра ист. н., проф. Е. И. Холостовой. М., 1997. С. 293
[6] Социология семьи: Учебник / под ред. проф. А. И. Антонова. – 2-е изд., перераб. и доп. – М.: 2005. С. 44-45
[7] Профессор А. А. Царевский. Значение Православия в жизни и исторической судьбе России. – http://lib.eparhia-saratov.ru/books/22c/carevsky/importance/17.html
[8] Дружинин В. Н. Психология семьи: 3-е изд. – СПб.: Питер, 2006. С. 46, 51, 63
[9] Рыбаков Б. А. “Язычество древней Руси”. М.: Наука, 1988. С.213; Киев: от идолов к кресту. Роман Багдасаров. Александр Рубаков. Русская линия. 14.08.2007. – http://www.rusk.ru; Человеческие жертвоприношения у славян (из летописей) – http://www.ateismy.net/content/spravochnik/citati/slavjane_zhertvi.php
[10] Носкова А. В. Социальные изменения института семьи в доиндустриальной России: историко-социологический анализ: Дис. … д-ра соц. наук. – М., 2005. С. 278-279
[11] Семья – объект демографии/ А. Г. Волков. – М. «Мысль» 1986. С. 108
[12] Сергей Захаров. Брачность в России: история и современность. URL: http://demoscope.ru/weekly/2006/0261/tema01.php
[13] Швеция, Бельгия, Швейцария, Нидерланды, Англия и Уэльс, Австрия, Франция, Италия, Испания, Германия, Чехия, Польша.
[14] Носкова А. В. Социальные изменения института семьи в доиндустриальной России: историко-социологический анализ: Дис. … д-ра соц. наук. – М., 2005. С. 99
[15] Домострой. – М.: «Паломник», 2006. С. 38, 41-42
[16] Книга была выпущена в 1717 г. по указанию Петра I. Авторы издания неизвестны. Предполагаемый составитель – епископ Рязанский и Муромский Гавриил (Бужинский). Книга была, в основном, рассчитана на детей дворянского сословия и формировала новый стереотип поведения светского человека, избегающего дурных компаний, мотовства, пьянства, грубости, и придерживающегося благородных манер. Вместе с тем «Зерцало» отражало отношение всего русского общества, а не только дворян, к вопросам нравственности, в том числе правилам добрачного поведения.
[17] Семья: книга для чтения. Кн. 1/ Сост. И. С. Андреева, А. В. Гулыга. – М.: Политиздат, 1990. С. 147
[18] Русские: история и этнография / под ред. И. В. Власовой и В. А. Тишкова. – М.: АСТ: Олимп, 2008. С. 470-471
[19] Миронов Б. Н. Социальная история России Т. 1. С.-Пб, 2000. С. 161
[20] Семья: книга для чтения. Кн. 1/ Сост. И. С. Андреева, А. В. Гулыга. – М.: Политиздат, 1990. С. 331
[21] Семья: книга для чтения. Кн. 1/ Сост. И. С. Андреева, А. В. Гулыга. – М.: Политиздат, 1990. С. 134, 136
[22] «Брак у всех да будет честен и ложе непорочно, блудников же и прелюбодеев судит Бог» (Евр. 13:4)
[23] Ильяшенко А., прот. Большая семья – большие надежды. Демография и нравственность. – М., 2008. С. 147-149
[24] Райгородский Д. Я. Психология семьи. Учебное пособие для факультетов психологии, социологии, экономики и журналистики. – Самара: «Бахрах-М», 2007. С. 217
[25] А. Худошин В напутствие новобрачным. М., 2008. С.231-232
[26] Николаев М. Е. Стратегия народосбережения. – М: Издательство РГСУ, 2008. С.13-15
[27] Синельников А. Б. Трансформация семьи и развитие общества: Учеб. пособие – М.: КДУ, 2008. С. 34
[28] Сорокин П.А. Кризис современной семьи// Вестн. Моск. ун-та. Сер. 18. Социология и политология. – 1997. – № 3. С. 68-69
[29] Русские: история и этнография / под ред. И. В. Власовой и В. А. Тишкова. – М.: АСТ: Олимп, 2008. С. 471, 486, 497, 498
[30] Русские: история и этнография / под ред. И. В. Власовой и В. А. Тишкова. – М.: АСТ: Олимп, 2008. С. 486-510
[31] Русские: история и этнография / под ред. И. В. Власовой и В. А. Тишкова. – М.: АСТ: Олимп, 2008. С. 486-510
[32] Рубакин Н. А. Россия в цифрах. Страна. Народ. Сословия. Классы. Суринов А. Е. Сто лет спустя. – М.: Изд-во РАГС, 2009. С. 60-61
[33] Там же. С. 61
Нравится
В избранное
Цитировать