Майкл Бейджет "Запретная археология" (Глава "Проблемы с эволюцией")
Дарвин утверждал, что развитие всякого вида из своего предка является
длительным и постепенным процессом изменения, который проходит через
бесчисленное количество промежуточных форм. Он сознавал, что если его
теория верна, то должны были существовать тысячи этих промежуточных
форм. И более того, он сознавал, что от существования этих форм как раз и
зависела прочность его теории. Так, Дарвин писал, что «между всеми
живущими и вымершими видами должно было быть немыслимое число
промежуточных и переходных связей. Но без сомнения, если эта теория
верна, таковые существовали на нашей Земле». Однако почему же тогда,
задавался он вопросом, выражая свои собственные сомнения, «мы не находим
их без счета в отложениях земной коры?». Он мучительно сознавал
недостаток подобных ископаемых в геологических пластах, но обманывал
себя и своих читателей: «Ответ преимущественно в том, что [ископаемые]
данные не столь полны, как принято думать».
Пребывая в восторге от теории и в уверенности, что, охватив больше
геологических пластов, содержащих остатки ископаемых, они успешно
устранят эту «неполноту», геологи и палеонтологи (ученые, изучающие
ископаемые) приложили титанические усилия, чтобы заполнить пробелы в
ископаемых данных. Как ни удивительно, если учесть те огромные ресурсы,
которые задействовались для решения задачи на протяжении многих лет, но
усилия эти не дали результата. Профессор Гулд поведал, что «чрезвычайная
редкость переходных форм в ископаемой истории продолжает оберегаться
как профессиональный секрет палеонтологии». В 1978 году коллега Гулда,
профессор Найлс Элдридж, признался в интервью, что «никому не удавалось
найти каких-либо „промежуточных“ существ: среди ископаемых свидетельств
не обнаруживается никаких „отсутствующих связей“, и многие ученые теперь
все больше склоняются к убеждению, что эти переходные формы никогда не
существовали». Профессор Стивен Стэнли пишет: «В действительности в
ископаемой истории нет ни одного убедительно подтвержденного случая
перехода одного вида в другой. Кроме того, виды существовали
поразительно длительные периоды времени». Никому, например, не удавалось
найти ископаемого жирафа с шеей среднего размера. Если ископаемая
история отказывается демонстрировать ожидаемые связи, что же она демонстрирует? И что же она доказывает?
Ученые пребывают в недоумении. Обращая наше внимание
на тот факт, что «все эволюционные изменения со времени кембрия являлись
лишь вариациями на все те же базовые темы», профессор Джеффри Левинтоп
из Нью-Йоркского университета вопрошает: «Почему же древние формы так
устойчивы?» У него нет ответа.
Что весьма определенно вытекает из геологических
данных, так это то, что такая стабильность является нормой. Ископаемые
формы животных или растений появляются, существуют и развиваются
миллионы лет, а затем исчезают — однако строение их мало меняется. Если и
наблюдаются какие-то изменения, то они имеют постепенный характер и
ограничиваются по преимуществу размерами: увеличивается все животное или
растение — или отдельные его признаки. Не наблюдается того, чтобы одна
форма изменялась в другую, даже относительно близкую: мышь никогда не
эволюционировала в крысу; воробей никогда не становился дроздом.
К тому же подобные изменения носят, судя по всему,
весьма избирательный характер. Огромное число и по сей день обитающих на
Земле существ не претерпели никаких значительных изменений в своем
строении за все длительное время своего существования. Это идет вразрез
со всеми ожиданиями Дарвина.
Устрицы и двустворчатые моллюски сейчас имеют
раковины: они появились впервые около 400 миллионов лет назад. Целакант и
двоякодышащие рыбы обитают на Земле без каких-либо существенных
изменений уже около 300 миллионов лет. Акулы сохраняют свой нынешний вид
уже 150 миллионов лет. Осетр, каймановая черепаха, аллигаторы и тапиры —
все эти виды демонстрируют завидную стабильность формы уже свыше 100
миллионов лет. Современные опоссумы отличаются от тех, что обитали 65
миллионов лет назад, только в самых незначительных чертах. Первая
черепаха имела тот же панцирь, что и сегодня; первые змеи почти ничем не
отличаются от современных змей; летучие мыши тоже практически не
изменились, так же как и лягушки и саламандры.
Что же в таком случае, эволюция остановилась?
Дарвин утверждал, что развитие всякого вида из своего предка является
длительным и постепенным процессом изменения, который проходит через
бесчисленное количество промежуточных форм. Он сознавал, что если его
теория верна, то должны были существовать тысячи этих промежуточных
форм. И более того, он сознавал, что от существования этих форм как раз и
зависела прочность его теории. Так, Дарвин писал, что «между всеми
живущими и вымершими видами должно было быть немыслимое число
промежуточных и переходных связей. Но без сомнения, если эта теория
верна, таковые существовали на нашей Земле». Однако почему же тогда,
задавался он вопросом, выражая свои собственные сомнения, «мы не находим
их без счета в отложениях земной коры?». Он мучительно сознавал
недостаток подобных ископаемых в геологических пластах, но обманывал
себя и своих читателей: «Ответ преимущественно в том, что [ископаемые]
данные не столь полны, как принято думать».
Пребывая в восторге от теории и в уверенности, что, охватив больше
геологических пластов, содержащих остатки ископаемых, они успешно
устранят эту «неполноту», геологи и палеонтологи (ученые, изучающие
ископаемые) приложили титанические усилия, чтобы заполнить пробелы в
ископаемых данных. Как ни удивительно, если учесть те огромные ресурсы,
которые задействовались для решения задачи на протяжении многих лет, но
усилия эти не дали результата. Профессор Гулд поведал, что «чрезвычайная
редкость переходных форм в ископаемой истории продолжает оберегаться
как профессиональный секрет палеонтологии». В 1978 году коллега Гулда,
профессор Найлс Элдридж, признался в интервью, что «никому не удавалось
найти каких-либо „промежуточных“ существ: среди ископаемых свидетельств
не обнаруживается никаких „отсутствующих связей“, и многие ученые теперь
все больше склоняются к убеждению, что эти переходные формы никогда не
существовали». Профессор Стивен Стэнли пишет: «В действительности в
ископаемой истории нет ни одного убедительно подтвержденного случая
перехода одного вида в другой. Кроме того, виды существовали
поразительно длительные периоды времени». Никому, например, не удавалось
найти ископаемого жирафа с шеей среднего размера. Если ископаемая
история отказывается демонстрировать ожидаемые связи, что же она демонстрирует? И что же она доказывает?
Ученые пребывают в недоумении. Обращая наше внимание
на тот факт, что «все эволюционные изменения со времени кембрия являлись
лишь вариациями на все те же базовые темы», профессор Джеффри Левинтоп
из Нью-Йоркского университета вопрошает: «Почему же древние формы так
устойчивы?» У него нет ответа.
Что весьма определенно вытекает из геологических
данных, так это то, что такая стабильность является нормой. Ископаемые
формы животных или растений появляются, существуют и развиваются
миллионы лет, а затем исчезают — однако строение их мало меняется. Если и
наблюдаются какие-то изменения, то они имеют постепенный характер и
ограничиваются по преимуществу размерами: увеличивается все животное или
растение — или отдельные его признаки. Не наблюдается того, чтобы одна
форма изменялась в другую, даже относительно близкую: мышь никогда не
эволюционировала в крысу; воробей никогда не становился дроздом.
К тому же подобные изменения носят, судя по всему,
весьма избирательный характер. Огромное число и по сей день обитающих на
Земле существ не претерпели никаких значительных изменений в своем
строении за все длительное время своего существования. Это идет вразрез
со всеми ожиданиями Дарвина.
Устрицы и двустворчатые моллюски сейчас имеют
раковины: они появились впервые около 400 миллионов лет назад. Целакант и
двоякодышащие рыбы обитают на Земле без каких-либо существенных
изменений уже около 300 миллионов лет. Акулы сохраняют свой нынешний вид
уже 150 миллионов лет. Осетр, каймановая черепаха, аллигаторы и тапиры —
все эти виды демонстрируют завидную стабильность формы уже свыше 100
миллионов лет. Современные опоссумы отличаются от тех, что обитали 65
миллионов лет назад, только в самых незначительных чертах. Первая
черепаха имела тот же панцирь, что и сегодня; первые змеи почти ничем не
отличаются от современных змей; летучие мыши тоже практически не
изменились, так же как и лягушки и саламандры.
Что же в таком случае, эволюция остановилась?
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее
подробнее