2 декабря 1959 г. Ялта.
Леля, я давно не был в Москве - ездил надолго в Болгарию - и совсем не знаю, что с Вами. Напишите. <...>
Вас я не видел, но у меня такое ощущение, будто я Вас хорошо знаю и потому хочу, чтобы Вы собрали все силы своего милого сердца и победили болезнь. Я верю Грину, - он был глубоко убежден, что человек может делать чудеса.
Весной, в мае, я, должно быть, буду в Ленинграде, и если Вы захотите и это будет возможно и Вы не будете стесняться меня (мое несчастье в том, что многие меня стесняются, и это меня приводит в отчаяние), то я приду к Вам и буду Вам рассказывать всякие удивительные истории.
Сейчас я работаю, пишу пятую книгу (автобиографическую). Перечитываю Бунина. Скоро выйдет отдельным изданием четвертая книга из автобиографического цикла ("Время больших ожиданий"). Я пришлю ее Вам.
Не знаю, как Вы относитесь к Бунину как к поэту. В последних его стихах много глубины и спокойствия. Я постоянно вспоминаю одни его стихи, они смиряют частую душевную тревогу или (как говорит мой сосед по ялтинскому дому чудный человек драматург Арбузов) "кружение сердца".
В дачном кресле, ночью, на балконе... Океана беспредельный шум. Будь доверчив, кроток и спокоен, Отдохни от дум. Ветер приходящий, уходящий, Веющий пустынностью морской... Есть же тот, кто этой дачи спящей Сторожит покой. Есть же тот, кто полной мерой мерит Наши думы, чувства и дела. Если сердце хочет, если верит, Значит - да! Все, что существует, - существует. Вот ты дремлешь, и в глаза твои Так любовно теплый ветер дует, - Как же нет любви?
Знаете ли Вы эти стихи?
Я могу утомить Вас своими разговорами о поэзии. Я упомянул о Грине. Несколько дней я прожил на самом юге Черноморского побережья Болгарии, недалеко от Босфора, в маленьком рыбачьем порту Созополь. Это одновременно и гриновский Зурбаган, и Лисс, и Каперна, и Гель-Гью. Трудно передать феерическую живописность этого городка с ветряными мельницами на береговых скалах и развалинами 48 византийских базилик, со смелыми и доверчивыми, как дети, рыбаками (все они греки и все "капитани"), со средневековыми домами, похожими на гнезда, с тавернами (их там почему-то зовут казино), где под потолком висят высушенные летучие рыбы из Атлантики и где можно сидеть просто сутками, слушая шум и песни рыбаков. Сидеть и представлять себе еще не написанные рассказы - неясные и печальные, как стихи Гумилева:
Мы идем сквозь туманные годы, Смутно чувствуя веянье роз, У веков, у людей, у природы Завоевывать древний Родос.
Есть песни, которые рыбаки поют в такт своим шагам, когда сообща несут через городок мокрые тяжелые сети. При этом всякое пешеходное и другое движение (кстати, другого там нет) останавливается, так как сеть, как удав, заплетает все узкие улочки и переулки.
Несколько раз я выходил с рыбаками в море на их гимеях (рыболовных шхунах) и на каждом шагу сталкивался с удивительно образным рыбачьим языком. Однажды старый рыбак Яни Хрисопулос диктовал мне местные названия черноморских ветров и дошел, наконец, до штиля. "Полный штиль, - сказал он, - называется "боненти". Тогда море бывает густое и тяжелое, как оливковое масло". Он подумал и повторил: "Тяжелое, как оливковое масло".
Но довольно! Так я никогда не окончу письма.
Я уже несколько дней в Ялте, врачи опять отправили меня сюда из-за астмы. В Ялте я пробуду приблизительно до февраля. Писать мне можно и в Москву (оттуда мне всю корреспонденцию пересылают) или сюда, в Ялту: ул. Кирова, 9, Дом творчества писателей.
Если Вы пришлете мне хоть несколько слов - будет хорошо. Будьте спокойны, мужественны.

Ваш К.Паустовский