Нормальной общественной реакцией на проведенный "панк-молебен" может быть лишь стыд, чувство глубочайшей неуместности происходящего, сходное с тем, какое бывает в момент, когда кто-то произносит явную бестактность. Все это действие - прежде всего глупость. Глупость же нормальным образом вызывает не гнев, а чувство неловкости. Либо же - смешанную с презрением жалость.
"Панк-молельщицы" живут внутри "стратегии позиционирования". Это даже не исполнение роли в прописанной и срежисcированной игре (игра ведь предполагает внутренний план, дистанцию между внешним и внутренним), а именно вы-ставление. Девушки, как в хлебе нуждаются в одобрении или порицании. Они в своем поведении дают "демонстративное" (в схоластическом понимании термина) разъяснение того, что в человеке нет ничего, кроме знаков социальности. Едва ли они читали "Капитал", но ведь вивисекция сознания ни в каком чтении и не нуждается.
Парадокс, однако, в том, что все эти знаки социальности на поверку оказываются скорбными "откровениями плоти". В культурном сознании знаки пола образует передний край текста, в разрывах которого проступают иные смысловые величины. Здесь же "демонстрации" пола (вспомним пресловутые "topless - акции") становятся чем-то неотличимым от разыгранного в лицах анатомического словаря.
Задирание ног перед Царскими Вратами выдает крайнюю степень неуверенности. У человека нет никакой "личной подписи", помимо его гендерной фактичности. Отсюда-то и возникает чувство неловкости: как может человек так прилюдно разреветься и, задыхаясь от слез, объявить, что у него нет ничего своего, кроме физиологической мимолетности своего шаткого существования?
Феминизм делает пол не судьбой, а неустранимой помехой, какой-то воплощенной назойливостю. Пол становится проклятьем, которое пытаются обойти на предельной скорости социального маневра. Это гонка с закрытыми глазами, которая ни к чему кроме крушения привести не может.