Бывшие участницы панк-группы Pussy Riot Надежда Толоконникова и Мария Алехина дистанцировались от своего феминистского проекта и объявили, что отныне сосредоточатся на правозащитной деятельности.
Осужденные за акцию "Богородица, Путина прогони" в храме Христа Спасителя на два года колоний и несколько дней назад освобожденные по амнистии Алехина и Толоконникова рассказали о своих планах на большой пресс-конференции в студии телеканала "Дождь".
И как однозначно заявили обе девушки, эти планы теперь никак не будут связаны с панк-группой Pussy Riot, благодаря акции которой они стали известны во всем мире.
"Я думаю, что мы больше не будем принимать в этом участия, потому что все наше время, все наши силы будут посвящены тому, что мы вынесли с собой из зоны, а именно правозащитному проекту "Зона права", - подвела Надежда Толоконникова итог их участия в группе Pussy Riot.
По признанию Надежды Толоконниковой, год назад они обдумывали возможность капитализации бренда Pussy Riot, который благодаря поддержке мировых звезд поп-музыки стал настолько известным, что мог принести им сотни тысяч, если не миллионы, долларов.
Но эта идея была быстро отвергнута.
"Мы действительно летом 2012 года на какой-то момент подумали о том, что стоит обсудить эту возможность – использовать средства от бренда Pussy Riot для поддержки и развития гражданского общества и благотворительных организаций. В первую очередь мы думали направить эти средства на развитие феминистских организаций. Но этот момент раздумья был у нас чрезвычайно коротким, мы поняли, что это не наша история совершенно. Мы просто не сможем с этим всем совладать. Мы не часть коммерческого мира, это не то, чем мы должны заниматься, даже используя эти средства на цели благотворительные. Кроме того, было понятно, что если мы хоть как-то подвяжемся на этот бренд, то очень легко будет обвинить нас в присвоении средств от него, потому что прозрачность финансовых потоков будет очень сложно продемонстрировать и отследить. В любом случае будет лазейка для обвинения. Поэтому мы решили отказаться от бренда полностью", - объяснила Надежда Толоконникова.

Самуцевич в пятницу была недоступна для комментария, но еще одна из бывших участниц группы на условиях анонимности сообщила корреспонденту Би-би-си, что, по ее мнению, на этом историю панк-группы Pussy Riot можно считать завершенной.

Отныне Надежда Толоконникова и Мария Алехина собираются заниматься правозащитной деятельностью и с этой целью создают организацию, получившую название "Зона права".

"Мы чувствуем величайшую ответственность перед теми людьми, которые оказались втянуты в орбиту нашего проекта еще тогда, когда мы находились в заключении. Некоторые из них решились сказать правду о тех зонах, в которых мы находились. И некоторые из них терпят серьезные лишения и давление – именно сейчас, в эти минуты, пока мы с вами находимся здесь", - рассказала Надежда Толоконникова.
"Есть люди, которые сейчас находятся на грани жизни и смерти, - продолжила Мария Алехина. - Одна из девушек в Нижегородской области, которая давала показания правозащитникам, сейчас была этапирована в больницу. У нее цирроз, и вопрос сейчас стоит таким образом: она выйдет из тюрьмы живой или ее вынесут оттуда на носилках".
Организация "Зона права" будет финансироваться по принципу краудфандинга.
На пресс-конференции в Москве Толоконникова и Алехина смогли назвать нескольких человек, которые уже согласились оказывать им поддержку.

"В команду, которая будет следить за целевым использованием средств, как уже сейчас известно, войдут Алексей Навальный, координатор "Росузника" Сергей Власов…", - начала перечислять Толоконникова.
Алехина продолжила: "…Владимир Рубашный - человек, который работал 18 лет в федеральной службе исполнения наказаний, был начальником психологической службы республики Татарстан. Адвокат Шигуров, который находится в Мордовии и будет заниматься оспариванием незаконно наложенных взысканий в мордовских лагерях. Мы не планируем останавливаться только на Мордовии или заниматься только делами в Москве. Мы планируем создать структуру, которая смогла бы заниматься четко поставленными задачами в тех регионах, в которых возникнут проблемы. И если к нам будут обращаться из тех регионов, где у нас нет людей, мы будем прежде всего искать людей, которые будут нам помогать - прежде всего представителей общественных наблюдательных комиссий. Люди, которые имеют прямой доступ в тюрьму, имеют возможность просматривать документацию, имеют возможность общаться с заключенными".

По мнению девушек, основная проблема российских исправительных учреждений - это их тотальная закрытость и низкая степень коммуникации между ФСИН и обществом.
"Люди совершенно не представляют, что творится в колониях, и самое страшное - что большинству людей это не интересно", - заключила Алехина.
Собственную задачу девушки видят в том, чтобы способствовать продвижению жалоб от заключенных по инстанциям и привлечения к ним медийного внимания.
"Мы будем стараться, чтобы конкретные случаи, о которых мы будем говорить, над которыми мы будем работать, привели к изменению всей системы в целом", - резюмировала Толоконникова.
Надежда Толоконникова особо подчеркнула, что новая организация не рассчитывает на финансовую поддержку бывшего руководителя ЮКОСа Михаила Ходорковского, также недавно вышедшего на свободу из колонии после полученного от президента помилования.
"Мы не будем обращаться за финансовой помощью ни к кому персонально, потому что это некрасиво…", - заявила Толоконникова.
"…Тем более к Михаилу Ходорковскому", - уточнила Алехина.
"Когда мы предлагали сотрудничество Михаилу Борисовичу, это ни в коем случае не было финансовое сотрудничество. Для нас он важен как очень сильный человек, очень стойкий человек, невероятная личность, которая прошла тюремный опыт намного более жесткий и более долгий, чем это было у нас. Надеемся, что он будет действовать в направлении правозащитной тюремной работы. В том случае, если он посчитает нужным как-то в этом сотрудничать с нами, то это будет для нас большая честь. Но в первую очередь сотрудничество имеется в виду идейное", - расставила точки над "i" Толоконникова.

На протяжении всей почти двухчасовой пресс-конференции Толоконникова и Алехина выглядели скованными, говорили медленно и тихо, делая паузы для обдумывания ответов - так что в какой-то момент один из журналистов даже задал вопрос о том, почему девушки, которых привыкли видеть активными, уверенными в себе и, как выразился спрашивающий, "бойкими", в пятницу выглядели совсем по-иному.
На это Толоконникова заметила, что в отличие от ситуации судебного процесса или тюремного заключения им никто не затыкает рот и дает высказаться, поэтому они могут себе позволить быть "нормальными".
Увереннее и бодрее всего девушки отвечали на вопросы о своем опыте тюремного заключения и будущей правозащитной деятельности - это именно то, что они, по их словам, обдумывали и обсуждали два дня в Красноярске, где они задержались после своего освобождения – вернувшись к своим семьям в Москву лишь в пятницу утром.
Надежда Толоконникова уверена, что они с Марией Алехиной смогут успешно заниматься правозащитной деятельностью, так как фактически уже начали это делать еще будучи в заключении.
"После моей голодовки и моего открытого письма о Мородовии мне приходили сведения, что ситуация там действительно менялась. 16-часовой рабочий день ушел в прошлое. По УДО стали отпускать быстрее. Изменилось отношение администрации к осужденным. Понятно, что все это делается ни в коем случае не из-за гуманизма администрации ИК-14 по республике Мордовия, а это делается из-за того, что они испытали некий страх огласки, страх прозрачности. И те заключенные, которые еще находятся там, боятся, что все это закончится, когда мы уйдем. Мы освободимся из этой колонии, и о ней все забудут, и там настанет тот же ужас, который был до того", - рассказала Надежда Толоконникова.

«Pussy Riot» больше нет. Заявления Токолонниковой и Алехиной
«Мы не будем продолжать эти акции и использовать этот бренд»
Мария Алехина и Надежда Толоконникова, приехав в Москву, рассказали на пресс-конференции о своих дальнейших планах.
Первым делом девушки попросили, чтобы их больше не называли группой «Pussy Riot»: «Мы не будем продолжать эти акции и использовать этот бренд. Нам не до панк-молебнов. Всю энергию мы направим на правозащитную деятельность». Толоконникова также пояснила смысл акции «Секс в музее» (страну поставили в неловкую позу), сказала, что они не жалеют, однако повторять не будут: «И лучше судите меня по тем делам, которые я буду делать сейчас».

Первые два вопроса прессы были закономерными: «Верите ли вы в Бога?» и «Почему вы не поехали сразу к своим детям (ради которых вас и амнистировали), а занялись организационными вопросами?»

— В Бога верю, но всё происходит по нашей воле, — убеждена Алехина.

— Верю в судьбу, — продолжила Толоконникова. – Мы собрались в Красноярске, потому что некоторые люди, которые решились рассказать правозащитникам и Комитету против пыток правду о происходящем в зоне, сейчас остаются там. И не просто терпят лишения, а находятся на грани жизни и смерти. Наш долг спасти их и защитить.

— В Нижнем Новгороде девушка умирает в колонии от цирроза печени из-за того, что ее не лечат. Если бы мы не встретились в Красноярске и не обсудили, как спасти ее и других, то не было бы смысла встречаться с журналистами и в Москве. Нам нечего было бы вам сказать, — добавила Алехина.

Возник вопрос о том, кто будет финансово поддерживать новоявленных правозащитниц и рассчитывают ли они на деньги Ходорковского?

— Не будем персонально ни к кому обращаться, — ответила Толоконникова. — Для нас Ходорковский ценен как личность, как герой, как мужественный борец. Но если он посчитает нужным нас поддержать — сочтем за честь. Мы откроем счет, за целевым расходованием средств попросим следить Алексея Навального и координатора «Росузника» Сергея Власова. Пригласили к сотрудничеству адвокатов, бывшего сотрудника ФСИН.



Они не исключили того, что проект «Pussy Riot» может быть продолжен другими девушками, но сами ничего об этом не знают.

Он и главный (и единственный) выборщик, и главный избираемый, и главный судья, и сам себе законодатель, и главный статистик, и самое нелживое СМИ, и самый фееричный ньюзмейкер, и архиглавный стерх. Да и главный демократ тоже, ибо он же суверен, то есть верховный, вождь, нацлидер, а у нас суверенная демократия, то есть для него одного демократия положена.
Вот так лижут, лижут, лижут начальника, а потом шлёпнут во дворе, как Чаушеску или Каддафи, и начнут поносить-позорить, на свет божий вытаскивать, сколько украл-наврал рассказывать-смаковать. "... страна рабов, страна господ"

А. ПЛЮЩЕВ: ...Скажите, пожалуйста, ваши представления о российской пенитенциарной системе до столкновения с ней, они сильно расходились с тем, что там есть на самом деле?
М. АЛЕХИНА: Наверное, они были примерно такими же, но подробности нас шокировали настолько, что теперь мы их хотим менять полностью.
Н. ТОЛОКОННИКОВА: Есть еще такая особенность, что в основном известно о мужских колониях, известно о культурной ситуации, о мифологии, окружающей мужские колонии. О женских колониях традиционно написано мало. Очень мало литературы. Мне было всегда интересно, почему женщины, когда они освобождаются, не пишут воспоминания, хотя бы анонимных воспоминаний, если они стесняются говорить об этом открыто. У женской колонии свои специфические проблемы. Одна из наших задач сейчас – это как раз говорить об этих проблемах.
А. ПЛЮЩЕВ: Что вы пережили, когда вам зачитывали приговор о том, что двушечка, как выразился потом Владимир Путин, и первый раз, и потом на апелляции?

М. АЛЕХИНА: В какой-то степени мы почувствовали облегчение, потому что мы поняли, что все эти поездки на автозаках наконец-то закончились и можно будет хоть сколько-то отдохнуть.

А. ПЛЮЩЕВ: Скажите, пожалуйста, применялось ли к вам когда-либо физическое насилие в СИЗО или в колонии?

Н. ТОЛОКОННИКОВА: У меня был один эпизод во время моей голодовки в Мордовии. Когда я голодала, я, естественно, могла пить только воду, и Елена Масюк, которая приезжала в составе Совета по правам человека, передала мне воду, специально очищенную воду, которую я могу пить без вреда для своего здоровья, чтобы не пить воду из-под крана. В какой-то момент вошел сотрудник колонии и начал требовать отдать эту воду. Я его просила дать мне мотивированное постановление, на основании чего он может эту воду изъять. Однако он отказался дать мне постановление, начал тянуть воду силой, отодвигая меня в сторону, хватая за руки и за ноги. В тот момент, когда он меня держал, дневальная ШИЗО, т.е. женщина, которая моет, убирает, схватила эти бутылки с водой, вынесла их. Всё это время я была зажата этим сотрудником. К несчастью, этот эпизод никак не поднят. Хотя я неоднократно писала прошения в прокуратуру, во ФСИН, просьба была простая - изъять запись видеонаблюдения в помещении ШИЗО, где была камера видеонаблюдения. Мне кажется, ничего проще нет – посмотреть и проверить, был этот эпизод или не было. Я думаю, я все-таки сумею добиться того, чтобы они просмотрели эту запись.

А. ПЛЮЩЕВ: Как проходили первые дни в колонии?

Н. ТОЛОКОННИКОВА: У меня в Мордовии ситуация была с самого начала печальная. Они, по всей видимости, решили избрать аппарат полнейшего подавления. Людям было запрещено со мной общаться, запрещено было принимать у меня какие-то объекты, вещи. Я приехала туда к своему дню рождения, я пыталась угостить девушек из своего отряда тортом. Но они отказывались. Некоторые из них подходили и шепотом говорили, что запрещено брать у меня что-нибудь. Таким образом создавалась полная изоляция. Потом, постепенно, с течением времени люди склонны отходить от этих безумных оперативных разработок, и некоторые из них начинали со мной общаться вопреки требованиям колонии. Однако периодически колония одергивала этих людей – рапорта, ШИЗО и прочие меры дисциплинарного воздействия.

М. АЛЕХИНА: Со мной была такая ситуация. Во время своего пребывания в карантине я написала, публиковала статью. Судя по всему, колония поняла, что я дальше собираюсь освещать события, которые вижу вокруг себя. И они решили изолировать меня полностью. На второй день после того, как я вышла в отряд, они просто привели специально обученных людей, которые начали провоцировать конфликт. Это было почти в ночное время, это было рассчитано на то, что я обращусь к представителям администрации, что я и сделала. А представители администрации сказали, что мне необходимо, жизненно нужно безопасное место. Сказали о том, что это буквально на несколько ней, пока ведется проверка.

Потом выяснилось, что эта проверка, судя по всему, не закончится никогда и что в рамках какого-то спокойствия для осужденных моего отряда мне лучше находиться в одиночной камере. Т.е. как только я во время своей учебы в ПТУ, либо во время работы соприкасалась с кем-либо, начинала не то что даже дружить, а просто общаться, разговаривать во время перекуров, человека сразу подтягивал оперотдел, начинал вести с ним разъяснительные беседы о том, что на него может быть заведено уголовное дело по статье «дезорганизация». Понятно, что осужденные женщины не понимают, что оперотдел на самом деле чаще всего просто угрожает и максимум, на что он способен, это посадить в ШИЗО. Но они им верили и начинали остерегаться.



А. ПЛЮЩЕВ: Мы продолжаем. Мария Алехина и Надежда Толоконникова в прямом эфире по телефону из Красноярска. В самом конце устроим голосование, не расходитесь. Будет интересно, как вы сейчас, спустя эти два года, воспринимаете девушек, то, что они делали и делают. Мы остановились на том, что было за эти два года в колонии, какие самые трудные моменты приходились на вашу долю. Скажите, те, кто сидел с вами, а также охранники, они знали про ту гигантскую поддержку, которую вам оказывали мировые знаменитости и так далее?

М. АЛЕХИНА: Безусловно, они знали. Всю мою корреспонденцию, которая ко мне приходил, эти сотни писем, их читал не цензор, а весь оперотдел. Зачастую у них происходили эмоциональные срывы в Березниках, т.е. тот или иной сотрудник начинал задавать вопросы: «Вам это всё не надоело?». Приходилось отвечать, что надоело скорее всего вам, а для нас это единственное, что помогает держаться и помнить о том, что окружающий мир существует.

Н. ТОЛОКОННИКОВА: В Мордовии была парадоксальная ситуация: чем больше сотрудники узнавали о масштабах поддержки, тем злее они становились. Может быть, им хотелось как-то напакостить тому человеку, которого так сильно поддерживают. Были отрадные исключения, но, как правило, это вызывало негатив.

А. ПЛЮЩЕВ: Еще вопрос задает вам Ирина по смс: «Как здоровье у девушек, в особенности у Нади? Почему была именно туберкулезная больница?»

Н. ТОЛОКОННИКОВА: Туберкулеза у меня нет. Просто дело в том, что местное лечебно-профилактическое красноярское учреждение называется так исторически. Однако постепенно, с течением времени профиль этого учреждения расширился, сейчас там большое количество специализаций, которые никак не связаны с туберкулезом. Туберкулезные больные там содержатся, но они содержатся отдельно. Что касается здоровья, есть еще чем заниматься, потому что голодовка далась трудно, возникли некоторые осложнения. Но ничего опасного для жизни не присутствует.

А. ПЛЮЩЕВ: Как у Марии со здоровьем?

М. АЛЕХИНА: У меня отлично со здоровьем.

А. ПЛЮЩЕВ: Слава богу. Даст бог, и дальше будет. nickland спрашивает: «Интересно, а что говорят рядовые зэки о Ходорковском и Сердюкове и как оценивают роль режима Путина?» Вообще, вы разговаривали на эти темы с ними?

М. АЛЕХИНА: Безусловно, мы с ними очень много об этом разговаривали. Что касается Сердюкова, я не видела осужденных, которых как-то заинтересовало это дело. Для них это является очередным коррупционным скандалом. Люди мыслят таким образом, что у нас в стране воровали, воруют и будут воровать. А какие-то конкретные подробности их не очень интересуют, потому что они не верят, что можно что-то изменить. И чем дальше от Москвы, тем сильнее их уверенность в том, что перемены – это из разряда чуда. Что касается Ходорковского, то в Нижегородской колонии все очень радовались, когда он освободился. Мы никогда не смотрели столько новостей, кроме как когда выпустили Ходорковского и когда была ситуация с Надей. Действительно, колония была прикована к телевизорам.

Н. ТОЛОКОННИКОВА: Была очень забавная запись на стене конвойного помещения, когда мы находились в Хамовническом суде и когда мы судились в том зале, где судился до нас по второму делу Михаил Ходорковский, на стене, где обычно написаны всякие тюремные, жаргонные словечки, там была написана записка, посвященная Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву, где говорилось: «Уважаемые Михаил и Платон, я искренне вас уважаю, я так же, как и вы, пострадала от произвола российских чиновников, я так же, как и вы, осуждена за экономическую деятельность. Я очень надеюсь, что вы в будущем станете нашим президентом и нашим премьером. Искренне ваша – такая-то». Была потрясающая запись, я даже скопировала ее себе в тетрадь.

Что касается колонии в Мордовии, там вообще не было никаких средств массовой информации, телевидения там не существовало как такового, потому что телевизионный сигнал не принимал на территории колонии. У нас стояли для комиссии телевизионные ящики, но это были ящики для хранения картофеля. Их можно было включить, но единственное, что можно было в них увидеть, это черный квадрат, цифры 1, 2, 3. Информации никакой не поступало. Поэтому текущих новостей люди не обсуждали.

Однако было огромное желание узнавать новости. Информационный голод свойственен абсолютно каждому человеку. Поэтому подбегали к тем вольным людям, которых мы встречали в колонии, вольнонаемных мастеров в швейном цехе, спрашивали у них последние новости. Вот так, как испорченный телефон, мы эти новости там получали. Большой поддержкой для осужденных в информационном плане была я. Мне приходило безумное количество журналов и газет. Они проходили цензуру, причем цензура была очень специфическая. В частности, некоторые газеты отметались по признаку политическому, а на некоторых газетах было прямо помечено – «про гомиков». И эти газеты были сданы в архив, который я получила после того, как я убыла из этой колонии.

А. ПЛЮЩЕВ: Я уточню, Надежда. Прямо кто-то написал такую резолюцию – «про гомиков»?

Н. ТОЛОКОННИКОВА: Да. Я на 90% уверена, что это была глава оперотдела Светлана Васильевна Жаткина. Что касается Ходорковского, то я ни разу не встречала к нему отрицательного отношения среди осужденных. Либо это люди, которым он не интересен в принципе, потому что им не интересно вообще ничего, что касается общества, либо это положительное отношение.

А. ПЛЮЩЕВ: Что касается режима Путина – спрашивают в том же вопросе. Обсуждалась ли политическая ситуация?

Н. ТОЛОКОННИКОВА: У людей, у которых невозможно было даже предположить серьезные оппозиционные настроения, я встречала потрясающие аргументы, идущие из глубины души, из чего-то прочувствованного, на основании своей обычной жизни. Молодые девочки говорили мне очень важные фразы про то, что, действительно, текущий режим, он совершенно не легитимный. Тихо-тихо, шепотом они говорили о том, что «мы верим, надеемся на то, что вы, ваши друзья сможете что-то изменить». Но они слабо в это верили. В колонии вообще слабо веришь в перемены. Именно эту тенденцию, что в колонии ты слабо веришь в перемены, нам хотелось бы сломить, нам хотелось бы показать, что из колонии тоже возможно влиять на ситуацию с правами человека в России.

А. ПЛЮЩЕВ: Понятно. Тут вас спрашивает tytyomo: «Уважаемая Надежда, какова судьба женщин из ИК14, которые не побоялись разговаривать с правозащитниками после вашего письма? В Интернете без труда можно было найти отчет г-на Шаблинского с конкретными именами. Например, Ульяна Балашова и др. Они говорили: «Вы уедете, а мы останемся». Так и вышло? Контролирует ли г-н Шаблинский, например, их судьбу? И что мы, общество, можем сделать конкретно для этих людей?»

Н. ТОЛОКОННИКОВА: Хотелось, чтобы был налажен реально работающий механизм по контролю за судьбой тех людей, которые решились сказать правду. Это первое, что нужно сделать, если ты думаешь хотя бы о минимальной реформе судебной системы. Что мы делаем самостоятельно – мы просто берем адвокатов и посылаем этих адвокатов к этим женщинам. Судьба некоторых из тех, кто решился что-то сказать, была достаточно печальна. Одна из них - Ксения Иващенко получила три срока ШИЗО подряд и до конца своего срока, до 11 декабря (она недавно освободилась) она сидела в ШИЗО. У других было немножко проще, потому что они рассказывали преимущественно об условиях в СУСе, они не касались жизни в колонии, они не были со мной в отряде, как была Иващенко. Поэтому весь гнев администрации обрушился в первую очередь на нее. Но, безусловно, к ним тоже были применены некоторые меры, им всячески давали понять, что не стоит делать то, что они делают. Однако это очень настырные и серьезно настроенные девушки, и они не собираются отступать. Мы продолжаем быть в контакте.

А. ПЛЮЩЕВ: Вот один из тех вопросов, которые чаще всего задают: «Мария, вы не остановились в Москве и первым делом поехали в Красноярск к Надежде. Почему вы не остались с вашим сыном?»

М. АЛЕХИНА: Дело в том, что мы, находясь в заключении, независимо друг от друга придумали заниматься правозащитной деятельностью. Для того чтобы делать это хоть сколько-нибудь эффективно, необходимо договориться, необходимо выработать четкую линию.

Н. ТОЛОКОННИКОВА: Это просто наш долг. Если мы освобождаемся и сразу убегаем к себе в частное, в приватное, то получается, что всё, что мы делали, всё, что мы говорили другим заключенным, находясь там, еще за забором, было просто пустыми словами. В данном случае это наш долг – создать корпус, создать структуру той правозащитной организации, которая будет заниматься правами тех, кто остался за решеткой. И только после этого мы сможем получить право заниматься своим частным.

А. ПЛЮЩЕВ: Правильно ли я понимаю, что сейчас правозащитная деятельность, о которой вы говорите, она для вас дороже, важнее ваших детей?

М. АЛЕХИНА: Она делается для наших детей. Нашим детям жить в этой стране. Если мы хотим, чтобы они жили в стране с меньшим количеством преступности и насилия, то мы должны действовать, а не просто говорить.

Н. ТОЛОКОННИКОВА: Это циничный вопрос. Если бы речь шла о том, что вышли осужденные мужчины, то этих разговоров о том, почему они не отправились сразу к детям, было бы гораздо меньше. Тот же самый феминистский вопрос. Считается, что женщина должна заниматься исключительно частными вопросами. Я не думаю, что после того, как путинская система отобрала у наших детей матерей почти на два года, мы не можем потратить два дня, для того чтобы настроить хорошо работающую структуру, которая будет изменять ту самую систему. После того, как мы наладим ее хотя бы минимально, мы можем уже заняться нашим частным долгом.

А. ПЛЮЩЕВ: Видите ли, в чем дело. Я, может быть, поясню логику, которой руководствуются люди, задающие этот вопрос. Надо сказать, что и у меня он возникает. Когда были судебные заседания по мере пресечения, ваши адвокаты использовали в том числе и этот аргумент, что малолетние дети ждут вас домой.

Н. ТОЛОКОННИКОВА: Использовали это против нашего желания, это не было оговорено с нами. Если вы посмотрите судебные заседания, мы ни разу не произнесли этой фразы, мы ни разу не апеллировали именно к детям.

А. ПЛЮЩЕВ: Хорошо. Я сейчас запущу голосование. Вы слышали на протяжении более получаса Марию Алехину и Надежду Толоконникову. Я прошу наших радиослушателей сделать однозначный выбор. По сумме того, что с ними происходило, начиная от их акции в храме Христа Спасителя и до их выхода из тюрьмы, из колонии, их интервью здесь, на «Эхе Москвы» - вот по сумме плюсов и минусов скажите, кто они для вас скорее – молодцы или кощунницы. Если молодцы - 660-06-64. Если кощунницы (или любое другое нехорошее слово, которое приходит вам в голову) - 660-06-65. Еще один вопрос был от наших слушателей. Скажите, а как относились заключенные и, может быть, охрана тоже к тому, за что вы попали в колонию или в СИЗО?

Н. ТОЛОКОННИКОВА: Там, за решеткой никому нет дела до того, за что ты туда попал. Людей скорее интересуют какие-то прикладные вопросы. Например, величина вашей сумки, количество ваших продуктов и то, работаете вы с операми или не работаете с операми, стоит вас остерегаться или нет. Там всё достаточно просто. Какие-то вопросы, которые здесь раздуваются до чудовищных масштабов, там вообще ни имеют никакого значения. Там система координат, которая во многом гораздо более честна, чем та, что мы наблюдаем здесь.

А. ПЛЮЩЕВ: haplyk спрашивает вас: «Если бы вы тогда знали, что вас ждет в наказание за это выступления, вы бы все равно выступили? Или цена (пребывание в тюрьме) все-таки слишком велика?»

Н. ТОЛОКОННИКОВА: Мы бы всё равно выступили. То, что мы приобрели за эти два года, это невероятно ценный опыт, от которого просто невозможно было отказаться.

А. ПЛЮЩЕВ: Задам вопрос, который несколько раз задавали Ходорковскому. Что вы после всего испытываете к Владимиру Путину? Считаете ли вы его виновным в том, что, как он выразился, вам влепили двушечку?

Н. ТОЛОКОННИКОВА: У нас нет личного отношения к Владимиру Путину. Когда мы говорим Владимир Путин, мы имеем в виду путинскую систему. И мы по-прежнему, как и два года назад, хотели бы, чтобы она претерпела очень серьезные изменения.

А. ПЛЮЩЕВ: Как интересно сказывается. Всякие ругательные смс или что-нибудь в этом духе примерно 50 на 50 делятся здесь у нас с хвалебными. А голосование закончилось следующим образом. 82,5% наших радиослушателей считают, что Мария Алехина и Надежда Толоконникова молодцы. А 17,5% считают, что кощунницы (или какое-нибудь иное слово). Какие у вас сейчас отношения с Екатериной Самуцевич?

М. АЛЕХИНА: Мы еще не успели с ней встретиться и обговорить всё подробно. Отношения нормальные, рабочие.

А. ПЛЮЩЕВ: Вам не обидно, что она вышла и так далее? Нет какой-либо обиды?

М. АЛЕХИНА: Как можно обижаться? Нужно радоваться, если человек освобождается.

Н. ТОЛОКОННИКОВА: Точно так же мы рады за тех, кого не посадили вовсе. Потому что если обижаться на всех тех, кто остался на свободе, можно просто обиженным человеком стать.

А. ПЛЮЩЕВ: Что интересно, почти каждый, кто спрашивает, он всё время прибавляет – только честно. Вот только честно просит ответить kamerton139: «Надежда! Мария! Только честно: снилась ли вам когда-нибудь такая бешеная популярность, которая буквально свалилась на вас после всего, что случилось? И не тот ли это случай, когда говорят «не было бы счастья, да несчастье помогло»?»

М. АЛЕХИНА: Популярность сама по себе никогда не была целью. Мы не зря надевали маски – именно для того, чтобы конкретные личности не бежали вперед идей, которые мы хотим донести, того образа, который мы хотим донести. Популярность случилась. Теперь нам нужно работать, это наша ответственность, наш долг – претворить ее в нечто хорошее.

А. ПЛЮЩЕВ: Как вам дышится на свободе? Как приняли люди, просто прохожие, не ваши знакомые? Вас ведь наверняка узнают.

Н. ТОЛОКОННИКОВА: Человек на улице подошел и сказал: «Поздравляю с выходом». Он сказал, что «если вы будете заниматься проблемами осужденных, то, пожалуйста, займитесь проблемами тех, кто уже освободился и не может трудоустроиться».

А. ПЛЮЩЕВ: А вам не страшно ходить по улице? Мало ли каких-нибудь фанатиков религиозных.

М. АЛЕХИНА: В Красноярске мы встречали только самое добродушное отношение. Люди улыбаются, многие из них открыто говорят нам «спасибо». Я не встретила ни одного человека, который как-то косо посмотрел.

А. ПЛЮЩЕВ: Последний вопрос. Разумеется, о дальнейших планах. Тут много спрашивали о планах. Планируете ли посетить храм Христа Спасителя, учреждения культа других религий, например мечеть? Может быть, гастроли. Может быть, уехать насовсем. Может быть, книга. Что на перспективу, кроме правозащитной деятельности, о которой вы уже рассказывали?

Н. ТОЛОКОННИКОВА: Нас сейчас полностью захватила наша организация «Зона права», поэтому всё остальное ушло на второй план. Что касается всяких религиозных сооружений, то нас эта тема волнует гораздо меньше, чем принято считать. Вообще, это была одна из проходных акций. Наши акции имеют прежде всего политический характер. Соответственно, наша дальнейшая деятельность будет носить политический характер, может быть, художественный. То, о чем говорят сейчас больше всего, беспокоит нас менее всего.

А. ПЛЮЩЕВ: Спасибо большое. Ужасно рад был слышать вас на свободе. Надеюсь увидеть вас на свободе здесь, в этом эфире. У слушателей было гигантское количество вопросов, многие из них циничные, но на то он и прямой эфир. Спасибо большое. Мария Алехина, Надежда Толоконникова, участницы группы Pussy Riot, в прямом эфире радиостанции «Эхо Москвы» из Красноярска по телефону. Передачу провел Александр Плющев. Спасибо. До свидания.

Оставьте комментарий
«Я чувствую себя мешком с картошкой». Интервью Светланы Рейтер с Надеждой Толоконниковой. [Dec. 25th, 2013|09:00 pm]
Надежда Толоконникова вышла на свободу по амнистии в понедельник, 23 декабря. Уже во вторник она встретилась с другой участницей панк-группы Pussy Riot Марией Алехиной. Алехина, отбывавшая заключение в Нижегородской области, прилетела к подруге в Красноярск, чтобы обсудить «совместный правозащитный проект». Через пару дней они собираются дать большую пресс-конференцию в Москве. В Красноярске с Надеждой Толоконниковой поговорил корреспондент «Ленты.ру».

Надежда Толоконникова, как и Мария Алехина, сразу после освобождения заявила о своих намерениях продолжить борьбу за права заключенных. В частности, она собирается добиться отставки главы мордовского управления ФСИН генерала Олега Симченкова. В противном случае, по ее мнению, в мордовских колониях ничего не изменится — «людей будут убивать как морально, так и физически».

Остаток наказания Толоконникова отбывала в красноярской больнице. Участницу Pussy Riot перевели в Красноярск после ее жалоб на руководство мордовской колонии ИК-14 (там она содержалась до ноября 2013-го); при этом добиться перевода Толоконниковой удалось по итогам длительной голодовки. В конце сентября 2013-го «Лента.ру» опубликовала большое письмо активистки, посвященное массовым нарушениям прав осужденных женщин на производстве; его широко обсуждали в России и на Западе.

В интервью «Ленте.ру» Надежда Толоконникова рассказала, что достаточно рано начала интересоваться политикой — при участии отца, «который вообще отличный тип». По словам активистки, ее совместная с Алехиной правозащитная организация будет называться «Зона права». Главная задача организации — в том, чтобы «заставить тюремную систему работать так, как она должна работать». Для этого придется бить «точными ударами по конкретным нарушениям». По мнению Толоконниковой, в результате ее деятельности ситуация в Мордовии уже улучшилась.

«Лента.ру»: Я перед интервью сидела в лобби вашей гостиницы и подслушала разговор двух совершенно бандитского вида мужчин, в белых рубашках с черными бабочками и сигарами. Один из них, увидев тебя, спросил у второго: «А сколько она вообще сидела»? Тот ему отвечает: «Два года». Первый зло кричит: «*****, да в сталинское время за то, что она сделала, расстреливали! Она ж, *****, пошла в церковь, все иконы обосрала, и за это — всего два года?!» Ты с такой агрессивной реакцией в свой адрес часто сталкиваешься?

Надежда Толоконникова: Нет, как правило, в глаза мне такие вещи не говорят, потому что это бравада.

Что ты имеешь в виду?

Бравада жестокостью, которой люди легко манипулируют в тот момент, когда они непосредственно не видят человека. А чтобы кто-то высказывал такое в глаза — такие примеры были единичны. Я считаю, что тех людей, которые не могут тебе высказать свое мнение в глаза, просто не нужно замечать, потому что за слово действительно надо отвечать. Если они не готовы обсудить этот вопрос со мной, то не нужно обращать на них внимания.
Мария Алехина и Надежда Толоконникова
Мария Алехина и Надежда Толоконникова
Фото: Денис Синяков / «Лента.ру»

Хорошо, а если что-то подобное будут говорить тебе, глядя в глаза?

Ну что ж, тогда я поговорю. Был один похожий момент в СИЗО, и я сумела объяснить свою позицию. Я объяснила политическую составляющую нашей акции, я объяснила, что в действительности все обстоит немного не так, как показывают федеральные каналы, и изначально смысл акции был несколько другой. Как правило, к моим доводам люди прислушивались. Я не говорю, что у них сразу же диаметрально менялось мнение, но они, безусловно, понимали, что видят перед собой не какого-то безумного отмороженного человека с антирелигиозными идеями в голове, а того, кто готов постоять за свою точку зрения.

Мне кажется, любому человеку было бы обидно: он несет свои светлые идеалы в мир посредством современного искусства, а мир в ответ — «Да он иконы обосрал!»

Во-первых, чтобы эту ситуацию изменить, нужно передать власть на федеральных каналах людям, чьи политические взгляды радикально отличаются от тех, что приняты в государстве. Второе: негативная реакция на современное искусство была, есть и будет всегда. Современный художник — не стодолларовая купюра, чтобы всем нравиться. Традиционно, с начала ХХ века, современный художник — это человек, задающий вопросы, провоцирующий общество, раскалывающий его. Это началось с авангарда, который очень неплохо развили дадаисты, прямо говорившие о том, что искусство — это бомба, которая должна взорваться. В противном случае это не искусство. Сейчас дадаисты составляют классику современного искусства — хотим мы этого или нет, с этим приходится считаться. Кому-то не нравится, как рисовал Айвазовский…

А кому-то нравится то, что делал Марсель Дюшан. Ты считаешь, ваша акция уже вошла в классику современного искусства?

Я думаю, это уже решенный факт.

Насколько я понимаю, ты была основным идеологом группы Pussy Riot.

Мы последовательно высказывались, начиная с того момента, когда произошла эта чудовищная рокировка и Путин пошел на третий срок. У большинства людей в стране мнения вообще не спросили, просто поставили перед фактом. В связи с этим фактом группа Pussy Riot начала существовать, и наши акции были продиктованы эмоциями, которые нас захлестнули, когда мы услышали [это] волеизъявление, которое было высказано за всех без их спроса.
Видео
«Да не тяните меня за рукав!»
Освобожденную из колонии Марию Алехину встретили в Москве
Мария Алехина во время встречи на Курском вокзале столицы
«Не о чем жалеть, гордиться нужно»
Интервью с участницей группы Pussy Riot Марией Алехиной

В тот момент я поняла, что не могу больше жить так, как жила раньше, и все свое время, которое я могу достать и вырвать, нужно тратить на то, чтобы как можно громче кричать об этом и сделать все, что было в моих силах. Какой арсенал у меня был? Арсенал средств современного искусства, акционизма. Названия у группы тогда не было; мы посовещались и решили, что нужно использовать то, что уже наработано, поскольку покорять новые вершины поздно, нет времени. Мы реагировали так, как умели.

В беседу вмешивается муж Надежды Толоконниковой Петр Верзилов: «Тебе еду заказать? Что ты хочешь?» Толоконникова отвечает сурово: «Мне все равно. Мне просто не хочется, чтобы кто-то беседовал в тот момент, когда я говорю». Верзилов: «Sorry, sorry».

За что именно ты, Надежда Толоконникова, не любишь Путина?

Теперь, кажется, мне довольно легко отвечать на этот вопрос: после того, как я посидела в заключении, пережила достаточно серьезные испытания по воле… Я не буду говорить — этого человека. Поскольку, когда я говорю «Владимир Путин», то имею в виду не одного конкретного человека, а всю систему, им выстроенную. Художникам свойственно говорить метафорами: когда мы говорим «парус», то имеем в виду «кораблик», а когда мы говорим «Путин», то имеем в виду политическую систему, построенную им. Я думаю, этот человек отобрал у меня несколько лет жизни, проведенных в заключении, а это довольно весомый факт. Правда, мы приобрели некий опыт и будем использовать его в позитивном ключе — и не будем всеми силами пытаться забыть о нем, как другие.

А что было раньше, до этого опыта? Я достаточно рано начала интересоваться политикой. Так сложилось… Может быть, в это меня втянул мой папа, который у меня вообще отличный тип, и когда мне было лет 13, нет, наверное, лет десять, и я в очередной раз попросила: «Пап, купи мне [журнал] Cosmopolitan», то он мне ответил: «Какой Cosmopolitan?! Читай "Власть", "Итоги"». Он приучил меня к радио «Эхо Москвы»: я не понимала ничего, но, поскольку авторитет папы был высок, я привыкала.

Потом я пришла на философский факультет, на котором меня интересовали детали социальной философии. Понятно, что без осмысления политической системы в философии вообще никуда не продвинешься. И меня дико доставало то, что философский факультет, на который я шла с безумной надеждой, оказался невероятно непрогрессивным — огромная часть ключевых текстов до сих пор не переведена на русский язык. Я видела, кто занимается переводами этих философских текстов. Это безумные люди, которым не платят ни гроша, которые сами платят деньги за то, чтобы издавать книги, которые чертовски важны для современной российской культуры. И эти люди, они почти юродивые, поскольку издают книги с почти религиозным трепетом.

Часть книг я изучала на английском языке, и у меня возникал вопрос: почему на философском факультете МГУ, который является самым прогрессивным вузом страны, происходит такая чертовщина, такое мракобесие?

И какая в этом связь с Путиным?

Очень простая: система страны очень плотно завязана на том, как функционирует система образования в целом. Структуру функционирования философского факультета можно перенести на любые другие учреждения: ни в коем случае официально не поощряется развитие реальной мысли у студентов. Если это происходит, то это происходит вопреки, а не благодаря.

Через несколько дней после того, как ты написала свое знаменитое письмо о положении дел в колонии, другая заключенная из той же зоны, националистка Евгения Хасис написала ответ. Согласно этому ответу, все жили неплохо, а тут пришла какая-то сумасшедшая, стала бегать с матрасом и кричать: «Я всех спасу!»

Во-первых, я не кричала о том, что я всех спасу, я никому не навязывала свою помощь. Дело в том, что это было выстраданное этическое решение: я понимала, что если я не совершу этот радикальный жест, не попытаюсь изменить саму стилистику отношений заключенных и администрации в этой колонии, то, вероятно, в ближайшее время ничего хорошего в этой колонии вообще не случится — режим в колонии усиливался, количество рабочих часов росло каждый месяц.

Как ты думаешь, почему так выстрелило именно твое письмо? До него же многие правозащитники пытались привлечь внимание к женской тюрьме. У тебя получилось, у них — нет.

Вероятно, это потому, что письмо было личным жестом: оно было сопряжено с голодовкой, мне грозила опасность за то, что я делаю. Одно дело — правозащитник, который зашел в колонию, вышел из нее и рассказывает о том, что в колонии происходит. Другое дело, когда письмо пишет человек, который находится непосредственно в этом месте, в любую минуту ждет злобной мести со стороны представителей администрации.
Петр Верзилов, Надежда Толоконникова и Мария Алехина
Петр Верзилов, Надежда Толоконникова и Мария Алехина
Фото: Денис Синяков / «Лента.ру»

Ты сидела в ШИЗО.

Меня поместили туда, назвав изолятор «безопасным местом». Там было дико холодно, как обычно и бывает в Мордовии в камерах ШИЗО. Это такая старая тюремная привычка: обычно заключенных в ШИЗО наказывают не изоляцией, а невероятными бытовыми условиями — в первую очередь, бытовым холодом. Это удобно делать осенью, но можно и зимой: в ИК-2, например, очень любят женщин вымораживать. Просто открывают все двери на улицу: сами сотрудники мерзнут, но осужденный ведь должен вымораживаться, поэтому администрации плевать. Сотрудники ходят в тулупах, женщины прыгают по камере в трусах и в оранжевом платье. Причем я никогда и нигде не видела таких платьев: обычно заключенным разрешают находиться в обычной одежде — та же самая роба, штаны, пиджак. Так теплее, чем в этом американском платье из прорезиненной ткани, которая абсолютно не греет. Как будто их специально делают для того, чтобы человек умер от холода.

Когда меня поместили в ШИЗО, позитивным для меня было то, что я могла пользоваться своей обычной формой. На следующий день я написала заявление о том, что меня пытают холодом и мне принесли обогреватель. Там все время приходится идти на радикальные меры, чтобы добиться того, что положено обычному человеку.

Как ты во время своего заключения относилась к впечатляющей пиар-кампании, которую вел вокруг ваших с Машей имен твой муж Петр Верзилов? Со стороны это местами выглядело искусственно подогреваемым интересом.

Вам всем никогда не приходило в голову, что письма, которые пишет человек из колонии, он пишет только из соображений собственной мотивации? Тебя не интересуют внешние причины — особенно когда ты находишься в заключении и особенно в таком месте, как Мордовия. Ты выдаешь то, что находится внутри тебя, с очень выстраданной мотивацией.

Скажи, а что случилось с третьим членом вашей группы Екатериной Самуцевич? Даже если смотреть по новостям, понятно, что между вами уже почти нет ничего общего — вы выходите по амнистии, она подает иск в полтора миллиона рублей на вашего бывшего адвоката Николая Полозова.

Я думаю, об этом нужно спросить у Кати: это ее голова, ее поступки, ее действия. Я нормально отношусь к своим бывшим адвокатам, благодарна за помощь, которую они мне оказали.

Речь, скорее, не об адвокатах, а о том, является ли она по-прежнему членом Pussy Riot.

Я сама не настаиваю на том, что являюсь членом группы Pussy Riot. Я — Надя Толоконникова, а Pussy Riot принадлежит всем, принадлежит миру. Группа изначально позиционировала себя как не привязанную к личности: наше участие в группе не должно было быть никоим образом освещено. О том, что конкретно Надя принимает участие в этой группе, не должно было быть известным никому: мы закрывали лица, не давали наших биографий.

Ко мне сегодня подошла администратор вашей гостиницы «Купеческая» и спросила: «Вы журналист? Вы про это [Алехину и Толоконникову] будете писать? А можете не писать, что все это в нашей гостинице происходит?»

Это очень похоже на жест системы, которой есть что скрывать. Он не имеет никакого рационального подтекста. Вероятно, это идет еще с советских времен, когда открытость и прозрачность — это всегда плохо, за нее можно выговор от начальства получить.

Или, например, постояльцы перестанут останавливаться в гостинице, где «кощунницы» жили.

В разговор вновь вступает Петр Верзилов: «Я думаю, есть две реакции. В первом случае к вам подходят, вежливо говорят: "Вот вам ваши вещи, мы вынуждены просить вас уехать", — а во втором закрывают глаза, хоть сами и против. Эти люди подсознательно не самый плохой вариант для нас выбрали».

Что за проект вы хотите основать вместе с Марией Алехиной?

Он называется «Зона права» и заключается в том, чтобы заставить тюремную систему работать так, как она должна работать. Как это делать? Точными ударами по конкретным нарушениям, которые нами выявлены в большом количестве. Насколько мне известно, ситуация в Мордовии улучшилась, есть надежда на то, что зарплаты будут более вменяемыми. Теперь главная задача — не останавливаться на достигнутом. Мы хотим помочь и тем людям, с которыми мы встретились в заключении, и тем людям, которые решат обратиться к нам. Если есть люди, которым есть что сообщить, я бы хотела их просить обращаться к нам.

Тебя только что выпустили по амнистии, но вряд ли ты чувствуешь глубокую благодарность.

Абсолютно нет. Я чувствую себя мешком с картошкой, который взяли с одного места и перенесли в другой. Что я, что Маша — отказались бы от этой амнистии, если б нас кто-то спросил, нужна ли она нам. Эта амнистия нужна другим — в частности, фигурантам «болотного дела» с 318-й статьей, тем, кому грозит что-то страшное. Я видела, как в колонии относятся к политзаключенным, это очень специфическое отношение: и внимание, и давление заставляют срок тянуться дольше. Ты постоянно находишься в напряжении, и мне бы хотелось, чтобы люди, которые попали за решетку ни за что, [не] испытывали это чертовское давление, поскольку они этого не заслужили.
Мария Алехина и Надежда Толоконникова
Мария Алехина и Надежда Толоконникова
Фото: Денис Синяков / «Лента.ру»

Тут, в Красноярске, по всем телеканалам делают ставки — устроите вы новую акцию или нет.

У меня не было времени смотреть телевидение Красноярска. Я спала всего несколько часов, у меня жуткое ощущение, что я все время чего-то не успеваю.

Если вдруг найдутся новые девушки в балаклавах, которые перекроют все, что вы сделали, будет ли тебе обидно?

Ни в коем случае. Я буду в полнейшем восторге.

Год назад я делала материал об Ольге Зелениной, эксперте по «маковому делу», которая сидела с тобой в одном СИЗО. Она мне жаловалась, что ты ее попрекала тем, что она слишком старомодная и религиозная.

Я ни разу не видела, чтобы она крестилась. У нас с ней действительно были дискуссии, но совершенно по другому поводу — на тему повышенного градуса гомофобии в российском обществе. В тот момент мы сидели вместе с Куртом: этот персонаж появился в моей жизни, когда я приехала в СИЗО после приговора, с «двушечкой». Я приезжаю в совершенно безумном состоянии, захожу в камеру и вижу мужика. Он с акцентом говорит: «Здравствуйте, меня зовут Курт». Оказалось, это гражданин Швеции, который собирался вот-вот менять пол, но попал в СИЗО со статьей 159, ч. 3 [мошенничество, совершенное с использованием служебного положения]. Мы с ним обсуждали вопросы социальной системы, возможности не прерывать социальное самосознание людям с детства — и как эти модели используются в странах Скандинавии. Я, открыв рот, записывала все за ним, у меня до сих пор сохранились эти конспекты. Время от времени Зеленина, сидевшая с нами в одной камере…

Толоконникову перебивает Верзилов: «Послушайте, это очень интересно! Журнал Time хочет поместить Надю с Машей на обложку в первом номере 2014 года! Журнал Time — это самый главный журнал планеты. Из русских там на обложке были только Сталин, Горбачев и Путин».

Давайте не об этом, Курт гораздо интереснее! Собственно, я, открыв рот, все за ним записывала. А Ольга [Зеленина] периодически влезала в наши разговоры, говорила, что жена должна быть в тени мужа и вся прочая каменная стена.

Приносят еду. Надя, не видя вилки: «Они что думают — я до сих пор заключенная?!» Потом находит вилку и нож: «Когда я в колонии ела ножом и вилкой, все остальные думали, что я выпендриваюсь. А я им говорила: "Попробуйте, так гораздо удобнее"».

Беседовала Светлана Рейтер (Красноярск)

Сталин совершил самое гнусное преступление против западной либеральной идеологии оболванивания — создал систему, в массовом порядке учившую детей думать, рассуждать, самостоятельно мыслить. Результаты стали видны уже очень скоро. Всего через несколько лет выпускники этих школ приняли удар самой совершенной военной машины объединенной Европы, созданной арийскими сверхчеловеками. И свернули ей шею. Этим мальчишкам было за что умирать в приволжских степях. И спины им прикрывали не вымышленные современными перестроечными бесами НКВДисты с пулеметами – столько было просто не набрать, - а тени предков всей тысячелетней истории России. Выпускники этой же школы за считанные годы восстановили разрушенную войной страну, подчинили энергию атома, создали лучшие в мире самолеты. Созданные ими ракеты первыми ушли в космос.
Наиболее коротко и емко успехи советской школы были признаны в реакции Джона Кеннеди на полет Гагарина: «Победило советское образование. Ребята, нам надо учить физику, иначе придется учить русский язык».

Поэтому, несмотря на очевидную ненужность проделанной Стецюком работы, несмотря на пошлость его концепций и невыносимый привкус общепитовской похлебки, сваренной в одном из небольших украинских городов, - привкус, который останется во рту даже у самого благожелательного читателя, прочесть книгу все-таки стоит. За фактами, за всей этой правдой иногда заметно что-то вроде тяжелых шагов, безжизненных перемещений и
эволюций истории, которая здесь - на периферии взгляда - предстает в своем настоящем виде: бабы в платке, бессмысленно несущей плоское брюхо над ровным вечерним полем, топчущей цветы и идущей никуда. Давно известно, что нет никаких книг - есть только история их написания. Получив доступ к наконец рассекреченным архивам, Стецюк кинулся
не к видеозаписям знаменитых икорных оргий в министерстве культуры; когда дорвавшиеся исследователи, высунув языки, наблюдали танцы нагих функционеров, он разбирал секретнейшие отчеты минского радиозавода.

Почему в 1928 году была засекречена, и не просто засекречена, а получила литеру "А-прим" техническая документация на изготовление стальной трубки длиной в метр и диаметром чуть меньше сантиметра? Почему после изготовления этой трубки дирекция, рабочие и весь остальной персонал завода были расстреляны, а сам завод взорван? Только идиот может задаться сейчас такими вопросами. Но именно здесь Стецюк набрел на открытие,
приведшее к появлению его книги.
В минских бумагах была ссылка на архивные документы группы "У-17-Б". В каталоге они не значились. В секретном каталоге тоже. Но Стецюку удалось выяснить, что архив "У-17-Б" в 1951 году был вывезен в город Николаев и уничтожен; те, кто занимался его ликвидацией, расстреляны; те, кто расстреливал - тоже, и так - около восьмидесяти раз до некоего полковника Савина, который лично убил двух предпоследних расстрельщиков в тамбуре
ленинградской электрички в мае 1960 года. Стецюку повезло: ему удалось найти правнука полковника Савина, живущего на одной из подмосковных маковых плантаций в древней даче, помнящей еще первых космонавтов. Дальше - одно из тех совпадений, которые
бывают только в плохих романах и в жизни: на чердаке дачи был найден дневник полковника Савина, частично разодранный на самокрутки во время третъей гражданской, частично сгнивший, но давший импульс дальнейшим поискам.

Среди интимных излияний полковника-особиста неожиданно появляются злорадные нотки - полковник знает нечто такое, что переполняет его самодовольством мелкой сошки, разнюхавшей государственную тайну. Стецюк узнает, в чем дело: архив "У-17-Б" не уничтожен. Чрезмерная секретность операции привела с полному провалу. Возникла, как это часто бывает, бюрократическая путаница, и первая группа - та, которая должна была сжечь
архив, оказалась расстрелянной раньше, чем успела это сделать; во время расстрела убиваемые кричали, что архив еще цел, но те, кто расстреливал их, предпочли выполнить свое задание и уже после сообщить об услышанном по инстанции. Однако сообщать не пришлось: они тоже были убиты. Голоса умирающих передавали убийцам эту тайну под грохот пистолетных и автоматных выстрелов несколько лет, по цепочке, как некую эзотерическую истину; до полковника Савина, разрядившего свой "макаров" в животы двух
непримечательных граждан в кепках в электричке под Петродворцом, дошла уже, в сущности, легенда.

Это было последнее задание полковника, он был обижен скудной пенсией и предпочел молчать, чиня свою "Волгу", - молчать до смерти. В 1961 году он утонул...
Из дневника Стецюк узнал, что грузовик с архивом, по словам двух последних мертвецов, таи и остался в Николаеве по адресу: тупик Победы, 18. Стецюк выезжает в Николаев; грузовик стоит на месте: военный номер и мумифицированный труп богатыря-шофера обеспечили сохранность машины во дворе, полном клумб, старушек и ползающих детей - в течение без малого ста лет. (Впоследствии, правда, выяснилось, что в 1995 году грузовик был
принят за памятник шоферам-фронтовикам, перекрашен и окружен бронзовой
цепью.)

В кузове, в герметичных ящиках, был найден совершенно целый архив "У-17-Б". Перевезя ящики в Москву и ознакомившись с их содержимым, Стецюк узнал такие вещи, которые потрясли его прикованное к прошлому воображение. Кстати сказать, выяснилась и загадка стальной трубки с минского радиозавода, так волновавшая нашего исследователя.
Здесь мы предоставим слово самому Стецюку - в погоне за эффектом он выпаливает все, что кажется ему сенсационным, в нескольких абзацах: сэкономим время и полюбуемся его псевдонаучным кирпичным стилем. "Многое известно про Сталина - политика (речь идет об Иосифе Андреевиче Сталине (1891-1953), правителе России. - Авт.). Но почти ничего
не известно о Сталине - человеке. Достоверно можно сказать только одно -


Сталин не выносил пистолетного грохота (многочисленные ссылки на источники и архивы нами опущены. - Авт.). Он не терпел шума, и в 1926 году поручил группе конструкторов разработать оружие, которым он мог бы пользоваться совершенно бесшумно, не нарушая тишины подземных коридоров власти. Специально для него была разработана духовая трубка, которая стреляла отравленными иглами. Он никогда не выпускал ее из рук. Многие авторы мемуаров, видевшие настоящего Сталина, вспоминают об этом. Например:
"Все время обсуждения Сталин мягко ходил по ковру, сжимая в руке трубку..." (маршал вооруженных сил Жуков). Сотни подобных цитат рассыпаны по десяткам книг. Сейчас неопровержимо установлено, что Сталин никогда не курил. Речь идет именно об этой духовой трубке.
"Но ведь известно, - спросит удивленный читатель (никто ничего не спросит. - Авт.), - множество фотографий Сталина, где он изображен с дымящейся курительной трубкой в руках?"
Здесь и скрывается удивительный факт - выяснено, что тот Сталин, который заснят на фотографиях или в хронике с трубкой в руках - не настоящий. Это не более, чем подставное лицо, читавшее речи, появлявшееся на трибунах - так сказать, ширма. Настоящий Сталин, долгие годы державший в рунах рычаги управления страной (так и видишь эти рычаги - черные, с пластмассовыми круглыми набалдашниками. - Авт.), никогда не показывался на людях. Он никогда не покидал подземелья. Больше того - я сказал "Сталин", а вернее было бы
сказать "Сталины", потому что речь идет о нескольких людях, которых на поверхности представлял рыжий усач с меланхолическим взглядом..."

Прервем цитату. В книге Стецюка разобраны, причем подробно, биографии всех этих - их было семь, а одно время - трое одновременно - людей. Вот их имена: Николай Паклин (Сталин с 1924 по 1930), Михаил Сысоев (Сталин с 1930 по 1932), Тарас Шумейко, Андрей Белый, Семен Неплаха (Сталин с 1935 по 1947), Никита Хрущев (Сталин с 1947 по 1953).
Собственно, эти биографии мало интересны и не заслуживали бы внимания, если бы не мрачная эстетика каменных штолен, стальных отравленных игл, удавок и страстей, пробивающаяся сквозь преподавательский говорок П. Стецюка. Взять хотя бы историю Семена Неплахи.

К 1935 году внешний Станин и остальные правители - тоже двойники - получали указания уже от полностью автономного подземного комплекса, где находились настоящие Сталин, Берия (маршал внутренней службы) и другие. Роль двойников не сводилась только к имитации власти. Подобно живым шахматным фигурах, они повторяли наверху все перипетии борьбы за власть на двухсотметровой глубине. Идеально защищенный, гарантированный от проникновения заговорщиков, снабженный спецвахтами, где у посетителей отбирали все виды оружия, подземный мир оказался странным образом
уязвимым. Семен Неплаха, сторож московского зоопарка, судимый ранее за кражи, при расчистке вольера со слонами неожиданно проваливается в замаскированную вентиляционную шахту. Придя в себя, он обнаруживает, что находится в прорубленном в скальных породах коридоре, пол которого покрыт ковровой дорожкой, а стены - проводами разных цветов. Все вокруг освещено яркими пампами, воздух стерилен и сух. Из-за угла навстречу Семену выходит только что закончивший совещание Сталин (Сероп Налбандян, Сталин с 1932 по 1935). Увидев сторожа, он роняет трубку на ковер. Семен, скорее от испуга,
чем по злобе, убивает Сталина-Налбандяна лопатой, которой за несколько минут до этого разравнивал песок. Подняв трубку и сняв с шеи мертвого Сталина мешочек с отравленными иглами, он оказывается единственным вооруженным человеком в подземном городке. Тщательно охраняемая власть оказывается узурпированной за пять минут; все остальные члены правящей группы подчиняются. Новый Сталин поднимается на поверхность только один раз - чтобы зазвать вниз собутыльников - Белого и Шумейко (последний -
контуженный артиллерист, ветеран первой мировой войны; именно этим объясняется известная сентенция внешнего Сталина по поводу артиллерии).
Шахту заваливают и начинается многолетняя пьянка, слушанье патефона, драки; трубка переходит из рук в руки; приказания, отдаваемые наверх, часто невнятны - отсюда репрессии и индустриализация. История Никиты Хрущева не менее интересна и заставляет вспомнить
лучшие страницы "Графа Монте-Кристо". Придя к власти под землей, он приказал уничтожить внешнего Сталина и заменил его двойником под своим настоящим именем. Тщеславие погубило его - двойник оказался умнее бывшего повара-кладоискателя. Подземный центр власти в 1954 году был уничтожен, и власть перешла к двойнику, который и унес с собой в могилу тайну того, зачем в июне 1954 года сотни армейских бетономешалок нагнетали бетон в глубоко пробитые в тротуарах шурфы и решетчатые вентиляционные башенки. Интересно, пожалуй, взглянуть на бледные лица подземных правителей с
фотоснимков из архива "У-17-Б". Интересно представить пустоты, образовавшиеся в бетоне от их истлевших тел. Интересно увидеть сквозь многометровую толщу земли и цемента желтые кости пальцев, сжимающих бесполезную и страшную трубку; но, заканчивая обзор книги, мне хотелось бы сказать о другом.

Не знаю ни одного сталиниста в реальности.
Тут... Ну набежал десяток, но если разобраться...
Одна малолетняя дурочка, и пара маньяков, но они скорее по классу антисемитизма.
Это же надо так %:бнуться: до 38 года рулили троцкисты, потом запой, но в результате холопы прибежали к вождю на поклон.
Вроде профессиональных троллей не было. Или у них выходной, все-таки сегодня день чекиста, или тема не опасная. Точнее наоборот. Сильный конкурент.

Кроме того погибшие от Сталина - это не только те, кто получил пулю в затылок. Это сосланные, выброшенные в степь, в тундру, в пустыню.

Это погибшие в Блокаду от голода, брошенные в войну защищать его власть без оружия, умершие от голода в мирное время, и многие-многие другие.

Кровь на руках не одного только Сталина, но и бесчисленных его вертухаев, чьи потомки сейчас поют нам сладкие песни о его времени.

Если нация не способна это признать и покаяться, время этой нации сочтено.

"Но списки жертв всё время пополняются."

Увы, это не совсем так.
Личное знакомство с результатами исследованием северных лагерей особого назначения, свидетельствует о том что территории эти до шестидесятых-семидесятых, а то и восьмидесятыми оставались закрытыми. Данные о расстрелах всегда были особо секретными. Сами лагеря тщательно "санировались".
Архивные материалы уцелели лишь фрагментарно, что так же говорит о том, что власть самым тщательным образом скрывала информацию о массовых репрессиях.

По сути и о самом факте репрессий официально было сказано только в 1956 году на закрытом партийном докладе.
На западе о них узнали после публикации "Архипелага Гулаг", в те годы для левацко настроенной интеллектуальной элиты это оказалось шоком. А в самой России предметно заговорили о репрессиях только в конце 80-х.

Со списками же жертв все печальнее и печальнее. Люди, которые сумели получить доступ к архивам НКВД в 90-е, свидетельствуют о политике тщательного "сокрытия улик" в 30-е, 40-е, 50-е. Только случай порой позволял находить источники и выводить точные цифры.
Даже если факт репрессии был широко известен, "на слуху", как например, Катынь, власть до последнего сдавала крапленые карты и теперь.

Кроме того, лет десять назад, архивы снова перестали быть доступными для историков.

Впрочем, с войнами погибшими во время войны - похожие тайны. Число их неизвестно, место гибели тоже.

Информация о жертвах Блокады Ленинграда также остается по большей части закрытой.

И т.д.

Что касается роста, тут конечно интересный феномен.
Когда Сталин родился, его рост было 185 см. А когда умирал - 160.

От скромности.

«Если бы мы, американцы, проиграли холодную войну, и вынуждены бы были отказаться от свободы в пользу тирании… то несомненно восстановили бы свою свободу сразу же, как только представилась возможность.
Точно так же и русские, проиграв холодную войну, и будучи вынуждены отказаться от тирании в пользу демократии, восстановили привычную им тиранию сразу же, как только им представилась такая возможность…»
Джон Маккейн.

Нууу, опять началось беснование идолопоклонников с выпучиванием глаз из орбит, разбрызгиванием кислотной слюны во все стороны и битьём лбов о земень со звериным оскалом. Успокойтесь, зомби, эта просто статья о том, что и Сралину ничего человеческое было не чуждо. Аааа, вас наверное взбесило, что в ней он описан, как обыкновенный человек, а не Бог? Ну, право же, это не повод, чтобы в апофеозе вашего шабаша съедать какого-нибудь бедолагу антисралиниста.

Сталин рассматривает разные проекты памятника Пушкину. Проект первый: Пушкин читает Байрона. — Это верно исторически, но неверно политически: где генеральная линия? Проект второй: Пушкин читает Сталина. — Это верно политически, но неверно исторически: во время Пушкина товарищ Сталин еще не писал книг. Исторически и политически верным оказался третий проект: Сталин читает Пушкина. Когда же памятник открыли, увидели: Сталин читает Сталина.

Сталин требовал не только подчинения, но и соучастия.
Нравственное величие было доступно немногим. Все были изолированы. Что бы значил молчаливый индивидуальный протест по сравнению с гигантскими митингами, которые одобряли казнь генералов и на которых раздавались крики: «Собачья смерть!»
Откуда мог тайный оппозиционер знать, искренне говорят выступающие или нет? Никаких признаков оппозиции или даже нейтралитета не было. Все тонуло в массовом подражании энтузиазму. Даже дети и родственники осужденных публично отрекались от своих родителей.

Разрушение семейных связей было осознанной целью Сталина. Когда в ноябре 1938 года Сталин ликвидировал руководство ВЛКСМ во главе с Косаревым, он жаловался на то, что организации «не хватает бдительности». По мнению Сталина, комсомол слишком много внимания уделял исполнению устава, который провозглашает эту организацию политической школой для будущих коммунистов. Сталин считал, что хорошему молодому коммунисту нужна не политическая подготовка, а качества энтузиаста-стукача.

Много доносов было сделано из страха. Любой человек, который слышал неосторожно сказанное слово и не сообщил об этом, мог поплатиться сам. Членов партии, которые не могли отыскать «врагов народа» среди своих знакомых, «прорабатывали» на собраниях за «недостаток бдительности». Иногда случалось и такое: разговор между старыми знакомыми становился вдруг слишком откровенным и заканчивался тем, что они доносили друг на друга. Только старые, испытанные друзья могли вести беседы, которые хоть немного отклонялись от официальной линии.

Отбор был очень тщательным. Илья Эренбург рассказывает в своих воспоми­наниях, что у его дочери был пудель, который научился закрывать дверь гостиной, как только разговор гостей становился приглушенным. Он получал за свою бдительность кусочек колбасы и научился безошибочно распознавать характер разговора.

Но не все сознательные граждане безотказно выполняли свой стукаческий долг. В своей книге «Я выбрал свободу» Кравченко приводит такой эпизод: «Директор одного предприятия подвез как-то на своей машине мать «врага наро­да», старую женщину, после чего его шофер сказал: «Това­рищ директор, я, может быть, сукин сын, который должен сообщать обо всем, что видит и слышит. Но клянусь собствен­ной матерью, на этот раз не скажу ни слова. Моя мать – простая женщина, а не такая интеллигентная дама. Но я ее люблю, и спасибо вам, Виктор Андреевич, говорю как русский — русскому». И действительно, об этом инциденте никто не узнал, хотя впоследствии директору были инкриминированы различные «серьезные преступления».

Если нацизм способствовал выходу наружу садистских инстинктов, учредив это законодательным порядком, то ста­линский тоталитаризм автоматически поощрял подлость и злопыхательство. Даже сегодня в печати можно натолкнуться на заметки об «особо сознательных» гражданах, которые сообщают в милицию о проступках (истинных или воображаемых) своих сограждан и в результате добиваются их высылки в отдаленные районы.

Во времена Сталина это было общепринятой практикой. Интриганы, вызывающие склоки дома и на работе, авторы анонимных писем и т.д., могут причинить неприятности в любом обществе. При Сталине эти люди процветали.

Деятельность доносчиков разрослась до невероятных размеров. Нередкими были сообщения в советских газетах, что, например, один человек донес на 69 человек, а другой — на 100 и т.д. В одном из городов член партии «разоблачил» всю свою организацию.

Но доносительство процветало не только на любительской добровольной основе. НКВД повсеместно организовал специальную сеть «сексотов» (секретных сотрудников), которые вербовались из местного населения.

Сексоты разделялись на две группы: в первую входили добровольцы — откровенные подонки и злопыхатели, которые хотели досадить своим знакомым, и «идеалисты», уверенные в том, что они работают для блага «Дела». Вторую группу составляли сексоты по принуждению; часто этим людям обещали облегчить судьбу их родственников, находящихся в тюрьме. Они надеялись, что будут говорить правду и не доставят неприятностей своим друзьям. Но это был самообман: нажим становился все сильнее и сильнее.

Сексота, который не поставлял информации, автоматически брали на подозрение. А поскольку население в целом научилось держать язык за зубами, доносчикам приходилось все больше сообщать о безобидных поступках и словах, по-своему истолковывать или просто выдумывать, чтобы удовлетворить одолевающую НКВД жажду заговоров.

Сотрудники НКВД, конечно, прекрасно знали, что в эту категорию попадает широкий слой населения, и требовали новых конкретных сведений. Сексот попытался сопротивляться, но был сам обвинен в том, что скрывает факты. И он начал по-своему «истолковывать» подслушанные разговоры, пока всякое различие между правдой и ложью не стерлось у него в уме. Но даже, несмотря на это он был на плохом счету, потому что пытался сохранить в своих доносах подобие убедительности. Его измышления казались начальству слишком сдержанными, и он сам был арестован.

Любой отчет о работе советского учреждения, научно-исследовательского института и т.д., даже до Большого террора, говорит о том, что жизнь в нем представляла собой клубок интриг. То же самое, наверное, можно сказать о многих Других странах. Но средства, доступные интригану в советских условиях, делали его гораздо более опасным. Для того чтобы продвинуться, нужно было «компрометировать».

Других, добиваться их исключения из партии, а зачастую и их ареста. Это был общепринятый способ служебного продвижения. Объектом мог быть соперник, чье положение казалось слишком прочным, или же один из его подчиненных, с помощью которого можно было очернить начальника. По самым приблизительным подсчетам, каждый пятый сотрудник советского учреждения в те годы был в той иди иной форме осведомителем НКВД.

Сталин неуклонно разбивал все формы солидарности» товарищества, за исключением тех, которые были созданы на основе личной преданности ему самому. Террор полностью разрушил личное доверие. Больше всего пострадали, конечно, организационные и коллективные связи, которые все еще существовали в стране после 18 лет однопартийного правления.

Самой могущественной и важной организацией, требующей приверженности по отношению именно к себе, к своим идеалам, была партия или, точнее, ее досталинский состав. Затем — армия. Потом уж интеллигенция, которая справедливо считалась потенциальным носителем еретических идей. Все эти групповые «приверженности» возбуждали особенно яростную реакцию.

Но когда Сталин стал действовать против всего народа как такового, он был совершенно логичен. Только такими методами можно было раздробить общество, уничтожить всякое доверие и всякую преданность, за исключением преданности ему самому и его ставленникам.

Только самые закадычные друзья могли намекнуть друг другу о несогласии с официальными взглядами (да и то не всегда). Рядовой советский гражданин не мог определить, в какой степени официальная ложь «срабатывает». Такой человек думал, что он, вероятно, принадлежит к разбросанному и беспомощному меньшинству, что Сталин выиграл свою битву, уничтожив представление о правде в умах людей.

Уже в самом начале русской истории проявилась черта, оказавшаяся прискорбно судьбоносной и народа, и для всей страны. В каком-то смысле это можно понять - ведь погубить другого всегда приятно.
Больше других понимал эту радость и доносил на князей-соседей собиратель Москвы Иван Калита. Летописец писал, как после очередного доноса, погубив еще одного родственника и князя, Калита уехал из Орды с великим пожалованием. Сыновья его возвратились в Москву с великой радостью и весельем. На доносах и на крови казненных возвышалась и возвеличивалась Москва. Предательство и донос, заложенные в самый фундамент строительства, предопределили во многом и нравы общества, которое складывалось на этом месте. Не так ли инфицированный эмбрион возрастает вместе с пороком, заложенным в него изначально?"

"О нравах этих, о постоянных доносах и князей, и простолюдинов друг на друга, подробно повествуют русские летописцы. И не только они - иностранцы, побывавшие на Руси, почти все отмечали это свойство ее жителей - склонность к доносам.

Один из них, побывавший в Москве уже во времена Ивана Грозного писал: "Именно москавитам врождено какое-то зложелательство, в силу которого у них вошло в обычай взаимно обвинять и клеветать друг на друга перед тираном и пылать ненавистью один к другому, так, что они убивают себя взаимной клеветой".

И в последующие царства и времена нравы народные оставались теми же. Вот свидетельства летописца о временах Годунова: "Доносили друг на друга попы, чернецы, пономари, просвирни, жены доносили на мужей, дети на отцов. От такого ужаса мужья от жен таились. И в этих окаянных доносах много крови пролилось невинной, многие от пыток померли, других казнили. Обвиненным резали языки, сажали на кол, жгли на медленном огне".

А вот свидетельство придворного врача-англичанина о "тишайшем государе" Алексее Михайловиче: "У царя были осведомители буквально на каждом углу. Чтобы ни происходило на каком-то собрании, на пиру, на похоронах или на свадьбе, все это становилось ему известным".

А всего приятнее, всего слаще было простолюдину погубить своего господина, того, кто стоял выше него, увидеть своего благодетеля в крови, на плахе, под рукой палача. Социальная зависть была на Руси задолго до Маркса и Ленина, которые обозначили ее словами "классовая ненависть" и возвели в добродетель. Прислуга и черный люд особо старались доносить на своих господ. И цари московские недальновидно, сколько могли, сами же поощряли это. При Петре Первом был заведен порядок, при которому крепостной, донесший на своего барина, получал вольную немедленно. От царствования к царствованию у подданных утверждался условный рефлекс - донесешь властям на кого-то и тогда все, что он нажил, станет твоим.

Так что нечего, может, во всем винить большевиков, когда через столько-то поколений крестьяне привычно и деловито делили имущество более богатых раскулаченных односельчан, на которых сами и донесли. Накануне революции только полицейских доносчиков-профессионалов было в России около сорока тысяч. Это огромная по тем временам цифра. Парадоксально, но доносчиков было значительно больше всех революционеров, тех, за которыми эти сорок тысяч должны были следить.

Даже в ближайшем окружении Ленина было полно осведомителей. В 12-м году в Праге в обстановке величайшей конспирации Ленин проводил съезд партии. Так вот в числе отобранных, сверх верных и сверх проверенных 28-ми его участников, четверо были доносчиками. Директор департамента полиции, уже в эмиграции, говорил, что каждый шаг, каждое слово Ленина известно было ему до мельчайших подробностей. Секретная инструкция департамента полиции рекомендовала вербовать доносчиков из тех, кто стоят во главе партии. Судя по всему, так это и было. После революции один из доносчиков большевиков написал Горькому покаянное письмо. Там были такие строки: "Ведь нас много - все лучшие партийные работники".

Уже в эмиграции сотрудники Охранного отдела вспоминали своих агентов-осведомителей - Луначарского и Каменева. Среди старых большевиков ходили глухие толки, что и Сталин какое-то время тоже состоял будто бы осведомителем. Изобличающие документы были, якобы, в свое время переданы Хрущеву. Но тот, говорят, запретил предавать их гласности. "Это невозможно. Выходит, что нашей страной 30 лет руководил агент царской охранки".

Возможно, не так уж случайно и то, что первое, что в феврале 17-го года сделал возмущенный народ - это он бросился почему-то уничтожать списки полицейских осведомителей. Окончательно изъяты и уничтожены большевиками списки доносчиков были позднее, когда они пришли к власти. Уже тогда перед революцией в самой массовости, в готовности чуть ли не каждого донести, уже тогда в недрах народных посапывал, наливаясь силой, тот кровавенький эмбрион, который явился миру вскоре после большевистского переворота. Большевикам привелось быть лишь крестными его отцами. Родного же отца нужно искать не там, а в самой глубине обычаев и нравов народных.

Едва в феврале 17-го года над Россией забрезжила заря свободы, что принялся делать свободный народ? Народ этот принялся делать то, что он любил и привык делать всегда - радостно доносить друг на друга.

Один из лидеров Трудовой партии оставил поучительную зарисовку нравов свободных русских людей. Лето 1917-го: "Нас донимали доносчики. Стоишь бывало в толпе, а кто-то тащит тебя в сторону и шепчет, что такой-то поп сказал контрреволюционную проповедь. Другой самовольно вручает список квартир, в которых имеются спекулятивные запасы. Третий многозначительно сует в руки бумагу о том, что... Иногда, возвратившись ночью домой, я набирал в своих карманах целую пачку таких доносов".

Заметьте, никто и никого к этому не понуждал, это свободные люди. Но это была та Россия, какой она и была, какой она и досталась большевикам, до Ленина, и до Сталина, и до Ежова. Народ сам по себе был уже давно и довольно предрасположен к тому, что ожидало его под новой властью.


Само собой, большевики никак не могли проигнорировать, упустить этот народный порыв. Вот телеграмма, подписанная одним из тогдашних руководителей ЧК Менжинским: "Принять меры насаждения, осведомления на фабриках, заводах, центрах губерний, совхозах, кооперативах, лесхозах, карательных отрядах, деревне".

Еще один документ тех лет: "Секретный отдел ВЧК предлагает развить до максимума свой агентурно-осведомительный аппарат".

Нужно ли говорить, что призыв доносить встретил полное понимание в массах? Тем более, что при новой власти донос значительно облегчался - для него не требовалось вообще никаких доказательств. Об этом писалось открыто, черным по белому. Вот что писал журнал "Советская юстиция" за 1925-й год: "Развивайте способность доноса и не пугайтесь за ложное донесение".

Доносили по злобе, по зависти, из классовой ненависти или в силу извечной ненависти друг у другу, а часто просто из страха не донести. Воплощением тех лет и их символом был, конечно, ребенок-герой, ребенок-предатель - Павлик Морозов. "Пионерская правда" радостно писала: "Павлик не щадит никого: попался отец - Павлик выдал его, попался дед - Павлик выдал его. Павлика вырастила и воспитала пионерская организация".

У пионера-доносчика по всей стране тут же появилось множество подражателей. И чтобы детям совсем понятно было, кому следовать, "Пионерская правда" из номера в номер начала публиковать доносы детей на взрослых - родителей и учителей. Она восторженно рассказывала и о последователях доблестного юного осведомителя. По доносу одного из них арестованы были двое взрослых. Жену приговорили к 10-ти годам лагерей, а мужа к расстрелу.

"За этот сигнал Митя получил именные часы, пионерский костюм и годовую подписку на местную газету "Ленинские внучата".

Читатели, дети и взрослые, завалили редакцию письмами, где восхищались и поздравляли героя. Простые люди в массе своей искренне почитали доносчиков своими героями, и при случае сами были не прочь донести.

Сколько было осведомителей при Сталине и сколько после него, остается тайной и по сей день. Ссылаясь на аналогию, в соцстранах в штатных доносчиках состоял 1% населения. Следовательно в СССР в доносчиках КГБ как минимум должно было состоять около двух миллионов. Это минимум. Игнатьев, бывший одно время министром МГБ, называл другую цифру - около десяти миллионов осведомителей, как платных, так и тех, кто "стучал по зову сердца". Некоторые называют еще большую цифру - один доносчик на пять взрослых. Впрочем, правды, наверное, нам не узнать никогда, да и зачем? В каких чувствах к народу и его истории способна она, эта правда, нас утвердить? Чтобы не писали сейчас задним числом, мне кажется, в те годы у простых людей страха в адрес доносчиков не было никакого.


После Калинина Ворошилов возглавлял Верховный Совет. Однажды он распорядился, чтобы ему подготовили материалы на сотрудников его аппарата по линии МГБ. зачем ему это понадобилось - трудно сказать. Интересно другое - референт, просмотрев несколько сотен досье, обнаружил, что буквально на каждого был компромат. Иными словами, доносы самих же сотрудников друг на друга. Без "хвоста" оказались только самые новые работники, кто только приехал в Москву из деревни - вахтерши, уборщицы и курьеры. Просто не успели "настучать" ни на них, ни они друг на друга. А на остальных, повторяю, доносы были на всех.

Разоблачения 20-го съезда породили среди осведомителей настоящую панику. А что если власти, чтобы самим отмыться от прошлого, начнут выдавать их? Кстати, в верхах такой вариант на случай народного гнева действительно обсуждался. Но власти явно переоценили народ. Гнев? С чего бы? Никакого гнева, понятное дело, не последовало, несмотря на временный шок от разоблачений съезда, перебоев в доносах не произошло. КГБ принялся тут же вербовать новые кадры осведомителей для работы в новых условиях. Тем более, что теперь за каждого завербованного сотруднику КГБ платили по 100 рублей. Деньги в те времена не такие уж малые. Завербовал, и бегом к кассе.

Вот как звучит такой рапорт. (Из архива материалов Пятого управления КГБ): "Завербован в качестве агента органов КГБ СССР "Алик", заведующий отделом Института научной информации по общественным наукам АН СССР "(1984-й год). "Именно в то время - пишет Александр Горбовский, - я сам работал там, в том институте и более менее знал всех. Так что теперь пытаюсь догадаться, кто он, это "Алик". И, как кажется мне, угадываю. Впрочем, что из того?

Из того же архива КГБ: "От агента "Синягина" получено два сообщения, характеризующих обстановку в семье Шостаковичей".

А вот еще очередной донос, теперь на Солженицына: "По полученным Комитетом Госбезопасности данным, 29-го декабря Солженицын в Москве в церкви Воскресения на Успенском Вражке совершил обряд крещения своего второго сына Игната. При крещении, помимо матери ребенка Светлановой, присутствовали..."

Такие доносы постоянно писались практически на всех писателей и деятелей культуры. "От агента "Кларина" поступала информация об идейно незрелых моментах в творчестве Михаила Жванецкого. От агента "Светлова" - донос на Андрея Миронова. От агента "Саша..." И так далее.



Доносы штатных осведомителей как и раньше дополнялись с избытком доносами "сознательных граждан", подаваемых по собственной инициативе. Вот такой донос, подписанный коммунистами Института Востоковедения Академии наук: "Коммунисты сигнализируют о произволе и беззакониях, которые насадил в институте директор - академик Примаков Е.М ., настоящая фамилия Киршенблат".

Да, да, донос на того самого Примакова, которого все знают. На административном языке тех лет такие доносы назывались "сигнал". Например, говорили: на товарища поступил сигнал. Как только становилось известно, что у кого-то намечается повышение по службе или, не дай Бог, поездка заграницу, на него тут же появлялись доносы его же коллег.

Бобков, бывший первый заместитель председателя КГБ, вспоминает: "Если Большой театр собирался на гастроли - анонимок волна".

Как-то в высокий кабинет Генерального секретаря Константина Устиновича Черненко приглашен был один из руководителей Советской социологической ассоциации. Посетитель принялся верноподданнически убеждать его, как полезно могут оказаться он и его коллеги-ученые для руководства КПСС. А услышал в ответ, что никакие социологические исследования и опросы ЦК не нужны. И вот почему: Черненко сказал: "Партия располагает армией добровольных информаторов. У нас есть полное представление обо всех, о каждом".

В КГБ по доносам регулярно составлялись обзоры, и они фельдъегерской почтой развозились всем членам Политбюро. Такой порядок был заведен при Сталине. Таким оставался он при всех, кто наследовал ему, включая последнего Генсека Горбачева. Обзоры же эти строились на разговорах, подслушанных доносчиками и письмах, прочитанных исподтишка. По сути это было то же, если бы эти высшие иерархи КПСС сами подслушивали или читали чужие письма. Для человека, имеющего представление о чести, занятие более чем постыдное.

Впрочем, все было в традициях страны. Что там какие-то члены Политбюро, кто они, если в свое время сама государыня императрица Екатерина Великая не брезговала читать переписку своих подданных и приговаривала при этом: "А мне любопытно, что Новиков пишет Радищеву или наоборот". Вот выписка из очередного такого отчета, передающего, как народ реагировал на очередное выступление Генерального секретаря: "Фрезеровщик завода "Электросила" в кругу своих знакомых высказал мнение, что... Художник Николаев сказал..."

"Студент Горьковского университета Цейтлин, в присутствии группы студентов заявил..."

"Домохозяйка Фролова, город Горький, в беседе с жильцами дома сказала..."

"Дежурная по перрону Павелецкого вокзала Михайлова говорила..." и так далее.

А ведь говорилось это обычно в узком кругу, среди своих, которых знали не один год, которым доверяли. Доносчики были везде, в каждой компании, в каждом застолье. Даже разговаривая с глазу на глаз, в четырех стенах с кем-то, о ком верил - не донесет, уверенным было быть нельзя. Говорили о спрятанных микрофонах, считали, что если в комнате находится телефон - это тоже подслушивающее устройство. Микрофоны незаметно устанавливали в квартире, пока вы были в гостях или на работе. Обычно для этого приходилось специально сверлить стену, потом собирать бетонную пыль, и это было хлопотно. Поэтому, как говорили мне, с некоторых пор в бетонных конструкциях, из которых собираются стены и потолок, стали оставлять специально незаполненные места. Подслушивание, как и производство бетонных конструкций, было надежно поставлено на поток. Отменено ли это сейчас? Едва ли. Да и зачем? Разве что, если новая техника может без этого обойтись.

В любой профессиональной деятельности имеется свой жаргон - у компьютерщиков, музыкантов, врачей. Доносительство - не исключение. Например, осведомителя или доносчика полагается обозначать загадочным словом "источник", а для того, на кого доносят, имеется специальное словосочетание "фигурант агентурного сообщения". Звучит очень красиво. И при всем при том привычка делала свое дело. То, что на тебя кто-то стучит, уравновешивалось тем, что и ты сам, если захочешь, можешь донести на кого угодно, перекрыть ему кислород.

Юрий Нагибин писал об этом времени так: "А ведь кругом довольные люди. У них водки всегда навалом, хлеба и картошки хватает. Они ходят выбирать, могут послать жалобу в газету и донос куда следует. Прав хоть отбавляй. Они счастливы".

Все было именно так. Перестройка принесла перемены везде, кроме этой сферы. Все различие заключалось лишь в том, что осведомителей, сексотов и стукачей" представители КГБ велели именовать по-новому, в духе времени, "негласные помощники" - так полагалось теперь их именовать.

Но вот история совершила еще один очередной поворот. Правлению коммунистов пришел конец. В Кремле Ельцин и демократы. Уж теперь-то, казалось бы, конец доносам. Ура! Не спешите. Новая власть унаследовала, естественно, и систему осведомления и отказываться от доносов не собиралась. Просто то, что при коммунистах делалось как бы тайно, сегодня в этой стране делается открыто - демократия как никак. Скажем, при коммунистах прослушивались телефоны, что это так догадывались все, но говорить об этом принято было шепотом. Сегодня позволено об этом говорить вслух. Лучше от этого не намного - телефонные разговоры подслушиваются как и тогда, вернее, намного больше. Но зато теперь этого не скрывает никто, в том числе и лица официальные. Порядку прослушивания телефонов посвящен приказ министра связи от 31-го января 96-го года. Там черным по белому сказано, что подслушивающие системы устанавливаются отныне: "На телефонных станциях всех телефонных сетей, контролируемым абонентам должна присваиваться одна из следующих категорий контроля".

Я - пишет Александр Горбовский - право не знаю, на какой категории контроля находится сегодня мой московский телефон. Впрочем, и не очень хотел бы знать, потому что ни уважения, ни любви к власти, которая стоит за всем этим, мне это не прибавит, вам, думаю, тоже. Как подслушивание, осведомители тоже больше уже не тайна. Если кто и надеялся поначалу, что у власти окажется новое человеческое лицо, то Бакатин, который после победы Ельцина стал во главе КГБ, сразу же надеждам этим положил конец. Вот его прямые слова:



"Передача архивов на агентуру только через мой труп". И этим было сказано все. Это не немцы, которые сразу опубликовали списки своих доносчиков, агентов ихнего КГБ. Иначе, считали они, от прошлого не отмыться и не уйти. В России же ни отмываться, ни уходить от прошлого никто и не собирался. Тогда же

Сергей Степашин провозгласил публично и принародно: "Агентура была, есть и будет".

Мало того, он же уведомил всех, что его ведомство активно внедряет доносчиков и осведомителей в новые партии и политические движения. Это в новой, демократической, некоммунистической России. Так что, куда дальше?

И как и в прежние времена, ни один человек во всей огромной стране не поднял голос, не возмутился. А чего возмущаться-то, где живем-то? У этого народа и в этой стране так было всегда. Так что, все в духе традиций. Ревнители "национального духа" имеют все поводы ликовать.

Новое время ставит перед доносчиками новые задачи: теперь власти стараются их использовать для сбора налогов. Настучал он на кого-то, кто не доплатил налог и получает 10% от суммы - и доносчикам хорошо, и властям удобно. А московское правительство утвердило целую программу защиты добровольных помощников. Если он "засветился", скажем, демократическая власть берет на себя заботу переселить его в другой город, заменить имя и документы, даже оплатить пластическую операцию, чтобы изменить внешность. Сколько все это может стоить? Сколько можно было бы на эти деньги лекарств купить, вылечить больных, накормить голодных, сколько жизней спасти. А кому это интересно, не властям же. Может народу? Куда там, народ безмолвствует как всегда. Со временем надо думать, станут известны масштабы доносительства, которые происходят в России сегодня. Станет известно, как политики и олигархи подслушивают друг друга, как власть собирает сведения о народе при помощи все тех же верных своих "стукачей". Обычно что-то приоткрывается, когда новый хозяин приходит в Кремль. Когда пресса, с дозволения новых властей, принимается "поливать" его предшественника. Так что ждать вроде немного осталось. Произойдет ли все так и на этот раз или нет, ворон ворону глаз не выклюет. Для нас с вами разницы особой нет. Что нового мы можем узнать? А главное - что, что дало бы нам повод гордиться нашей историей в современном ее изложении?

Иногда случается слышать, что доносительство в этой стране - порождение обстоятельств, внешних, временных и привходящих. Некоторые считают, что дурному научили нас византийцы, другие говорят - татары.

"Это они подбивали простодушных и добрых русских князей постоянно доносить друг на друга в Орду".

Третьи винили во всем самодержавие. Но больше всего принято говорить, что коммунисты во всем виноваты.

"Ленин и Сталин морально разложили народ, который сам по себе простодушен и добр".- Само собой, а на коммунистов вешать всех собак это куда как удобно. Только вот сколько уж лет нет их у власти, как нет ни царя, ни татар, доносы же и доносчики как были, так и остаются. "Прикомандированные", "добровольные помощники", как их еще там? И власти заинтересованы в осведомителях как всегда. Как сказал журналистам один из высших чиновников ФСБ: "Эти люди заслуживают всяческого уважения".

Одним словом, при всех исторических поворотах, при любой перемене властей на подмостках всякий раз остается все тот же несменяемый персонаж - фигура осведомителя-стукача. Можно подумать, что политическая и повседневная жизнь в России вообще немыслима без него.

Однажды Иосиф Виссарионович Сталин решил лично выяснить, что думают о нем в народе. Он переоделся, приклеил черную бороду, накинул плащ и, став таким образом, неузнаваемым, пошел в пивную. Там разговорился с первым попавшимся человеком и между делом спросил его: "А что ты думаешь о Сталине?". Собутыльник побледнел и прошептал: "Только не здесь! Здесь даже стены имеют уши!"

Он вывел переодетого Сталина на улицу, повел его по лабиринту неосвещенных переулков и боковых улочек, и долго искал безлюдное место, и в конце концов, они зашли в маленький сад. Они перебрались через забор и наконец присели за какими-то кустами.

«Итак, - сказал Сталину новый знакомый. - здесь мы можем поговорить. Ты хочешь знать, что я думаю о главе нашего государства?»

«Верно», - ответил Сталин.

"Я не мог сказать тебе это в пивной", - понизил голос собутыльник. - "Но, если говорить честно, я одобряю политику товарища Сталина".

В Музее Революции стоит посетитель перед портретом матери Сталина, качает
головой и сокрушительно вздыхает:
- Ай, ай, ай! Надо же, такая на вид симпатичная женщина! И чего бы ей вовремя
аборт не сделать?

- Товарищ Сталин, а без "большого террора" никак нельзя было?
- Теоретически можно, но ведь товарища Чурова тогда еще не было...